– Лучшие из вас – несчастливые люди, – заговорила однажды Аннет обо мне и моей стране. – Вы через свои книги впитали в себя лучшее, что есть в прошлой европейской цивилизации, впитали настолько искренне, что стали по-человечески даже выше тех, кто эту культуру создал. Но лучшие из вас не умеют делать практически ничего реального, а могут только мыслить и говорить. Такое раньше было и у нас, в Европе. Передовыми технологиями и быстрым ритмом жизни мы репрессировали свою думающую и неспособную к практическим делам аристократию. И превратили нашу цивилизацию в один большой средний класс. Ввели в закон умение обладать навыками, а не знаниями. Мы стали забывать, что когда-то умение отвлеченно и абстрактно мыслить построило всю нашу культуру и определило наше влияние на другие страны…

Аннет Кюсс была выпускницей факультета восточно-европейской литературы Кельнского университета. Она работала на разных кафедрах университетов европейских городов, несколько лет прожила в России, в Польше и в Югославии. Позже из-за финансовой неудовлетворенности Аннет устроилась по протекции в известную немецкую авиакомпанию рядовым менеджером и за последние восемь лет сделала там значительную карьеру. Но три месяца назад она уволилась. Денег на банковском счету накопилось достаточно, от родителей осталась квартира. Почему бы не пожить для себя? – решила она. Теперь Аннет путешествует и просто живет. Иногда на досуге занимается переводами для знакомого директора цюрихского театра современной пьесы, он приносит ей тексты русских и польских драматургов и платит за переводы. На пирсе отеля «Саунд Бич» Аннет делала пометки в пьесе русского писателя Фарида Нагима, которая называлась «Крик слона». «Гибельное, какое-то карфагенское название», – сказал я и выразил желание ее почитать. «Автор имел в виду звуковой сигнал электрички, – сказала Аннет, – в России он похож на крик слона, да?» Но каждый раз, когда мы приходили к ней в номер, Аннет забывала дать мне эту пьесу, а я забывал ей об этом напомнить.

– На Западе, – говорила Аннет, – в конце шестидесятых еще было престижно поступать на географический или литературный факультеты – а сегодня, те, кто хочет туда поступить, сделать это не всегда могут, потому что деньги на обучение им дают родители, которые в начале двадцать первого века стали считать, что их детям лучше заканчивать финансовые и экономические факультеты, потому что тогда они будут успевать за растущим уровнем жизни. И они правы – что тут сделаешь! Западные люди сейчас только по инерции считают себя образованными наследниками великой западноевропейской культуры. А на самом деле их сила в том, что у них пока еще много денег. Но когда более сильные и менее образованные люди с Востока отберут у Запада деньги – он погибнет.

– А Россия? – спросил я.

– Вряд ли она сохранится в том виде, в котором существует сейчас.

– А какая Россия сейчас?

– Ваши женщины, например, до сих пор еще испытывают стыд. У вас сохранились бесстыдные мужчины – а у нас они беспрерывно стыдятся, жалеют и стесняются своих прошлых дел. Я думаю, это западные мужчины, а не женщины, придумали политкорректность, расовую терпимость, феминизм, права сексуальных меньшинств и животных. Это сделали мужчины – потому что они стыдились, как должны стыдиться женщины. Совсем скоро так будет и у вас.

– И что из этого следует?

– Что ты имеешь в виду?

– Это плохо или хорошо?

Аннет рассмеялась:

– Ты настоящий русский, Саша. Ты любишь мучить себя вопросами!

Это была книжная фраза. Я знал, что это не так. Я не был типичным русским, потому что многие типичные русские давно уже не любят занимать свои мысли серьезными вопросами (главными – как говорил Сид). К тому же я не мучил себя. Эти вопросы облегчают мне жизнь, расцвечивая ее смыслом.

Серьезными же современные русские становятся, только если разговор заходит о деньгах. Я при вопросе о деньгах нечасто становлюсь серьезным. А жаль. Я не люблю себя за это. Ведь деньги, как говорил мой новый знакомый Антон (он появится позже, в главе об абсолютно счастливом человеке), есть такое же достоинство человека, как жена, семья, дом, их надо воспитывать, оберегать, растить, защищать, и тогда они станут приносить добрую пользу.

– Знаешь еще что? – спросила через некоторое время Аннет.

– Да?

– В Берлине одна моя знакомая стала посещать курсы стыда.

– Стыда?

– Да. Там женщину учат умению стыдиться. Считается, что это чувство нужно возрождать. Пример берут с женщин Востока. Преподают на этих курсах марокканки и албанки. Интересно, да?

– У нас тоже есть такие курсы. Я видел по телевизору передачу «Школа стерв». Там инструктор обучает приемам стыдливости, чтобы понравиться мужчине. Рассказывают, например, через сколько дней после начала знакомства нужно соглашаться на секс, как стесняться в постели. Как и в каких случаях в разговоре с мужчиной нужно опускать глаза вниз. Как изображать эмоции смирения, покорности, как научиться краснеть…

– Краснеть? У вас учат краснеть? – Аннет весело рассмеялась.

Я не сказал ей, что несколько лет назад в одном из первых ток-шоу «Красная шапочка» мы подняли тему упадка женской стыдливости: это, мол, мешает в общении с мужчинами. Мы пригласили на передачу психолога, он вызывал желающих из зала и демонстрировал, с помощью каких приемов можно притвориться стыдливой. После этой передачи в Москве появился один из первых тренингов по обольщению мужчин, в который были включены и приемы искусственной стыдливости. Регина Павловна негодовала, что у нас сперли идею и грозила судебным разбирательством.

Три часа дня. Мы с Аннет загораем на каменном пирсе, на ее полиуретановом коврике у полуразрушенного парапета. Только что выпили по бутылке холодного пива. У Аннет светло-коричневый загар с оливковым оттенком. Я кладу ей пальцы в ложбинку – где ягодица переходит в ногу – и чувствую, что ее тело начало стареть. Когда трогаешь кожу молодых женщин, не возникает никаких мыслей о ее упругости – их кожа может быть мягкой, плотной, любой, но это просто молодая кожа, о которой не задумываешься, а только ее чувствуешь. Море еле плещется внизу. Интересно, когда женщины начинают чувствовать границу, за которой начинается их увядание? Мысли тихо шевелятся внутри нас, словно водоросли, между которыми плавают рыбы. Мужчины, например я, начинают чувствовать увядание к сорока, когда замечают несвежесть собственного дыхания. И утром, глядя в зеркало, ты видишь себя очень старым, измятым, похожим на бездомного человека. Раньше, когда ты вставал утром и смотрел в зеркало – то была молодая измятость, которая даже шла к лицу. Самое неприятное для мужчины после тридцати семи – заснуть где-нибудь, не раздеваясь, в одежде. Наутро он будет исковеркан возрастом, покрыт плесенью лет, пахнуть годами. Потом смываешь это в горячем душе. Дует прохладный ветер. Припекает солнце, выбеливая на наших телах кристаллы соли.

В Москве в это время шел дождь. Летний, стыдливый. Женщины с прозрачными юбками шлепали по улице, и на них смотрели, улыбаясь, мужчины. Автомобили разбрызгивали прозрачную грязь. Собака пряталась под аркой и повизгивала, глядя, как вальяжно чертыхающиеся подростки несут мимо нее пакеты из «Макдоналдса». Дождь поливал тонкими струями Москву, словно из лейки счастья. Бывает непогода, утепляющая душу, – таким был этот дождь. Даже невеселое лицо бандита, сидящего в темно-синем «БМВ», которому через час предстояло умереть от пистолетной пули, было легким и почти что прозрачным. Через дорогу, за стеклом магазина видно лицо девочки – она еще маленькая, ей девять лет. Она предчувствует свою жизнь. Сидит на корточках и смотрит через витрину на улицу. Ее взгляд медленно летит сквозь дома и дворы напротив, куда-то в собственную точку на горизонте. Глядя на дождь, она вспоминает говорящую пантеру, увиденную сегодня в мультфильме про Африку. Ее мама стоит позади с молодым человеком, которого девочка называет дядей, они о чем-то вполголоса говорят. Молодой человек моложе мамы на пять лет. Все трое заскочили в магазин, чтобы переждать дождь. На улице парень и девушка, сбросив обувь, танцуют босиком в дождевой луже. Прохожие, улыбаясь, смотрят на них и проходят мимо. Большинству людей на этой улице, сейчас хорошо. В белом от солнца иракском городе только что взорвалась бомба, в воздух подлетели куски разорванных тел. Нож в руке чеченского парня описывает дугу маятника и взрезает горло связанного русского солдата, его ровесника. Одним хорошо, другим очень плохо – но вряд ли кому-то из них стыдно. Моя мать, сев на мягкий пуфик в большой комнате, чувствует, что у нее отнимается рука. Ей больно. Четвертые сутки гниет умерший во сне от сердечного приступа бездомный мужчина, решивший провести ночь в подвале дома на 1-й Владимирской улице. Он был мой ровесник. Как ему там: хорошо, плохо, стыдно? Его найдут только завтра. Трудно быть Богом.