Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Добрый, Дмитрий Николаевич, – устало отозвался врач. – Вы к нам какими судьбами?
– Да вот, зашел моего обормота проведать.
– Кого, простите? Ах, вы, верно, про денщика. Шматов, кажется?
– Да-да, про него родимого. Как он?
– Как сказать. Раны все еще не хороши, но уже заживают.
– Да разве же это раны? Так царапины.
– Если бы сразу обработали, были бы царапины. Удивляюсь вам, Будищев. Вы вроде бы человек неглупый и нельзя сказать, чтобы безграмотный. Неужели у вас не нашлось никакого антисептика?
– Нашлось, – пожал плечами кондуктор. – Спирт.
– И что же вам помешало?
– Ничего не помешало. Взял и вылакал, подлец.
– Выпил, что ли?
– Ага. Решил изнутри обработать.
– Понятно. Что тут скажешь, бывает. Ладно, парень он у вас, слава богу, здоровый, крепкий, но на будущее заведите что-то более действенное и менее пригодное к употреблению внутрь. Да хоть настойку йода!
– Вы полагаете, если бы он выпил йод, было бы лучше? – ухмыльнулся Дмитрий.
– А что, мог?
– Да как два пальца… об песок.
– Однако! Ну что же поделаешь в таком случае. Будем лечить, тем более что мадемуазель Штиглиц окружила вашего денщика такой заботой, что лучшего и желать нельзя.
– Вот как?
– Говоря по чести, я поначалу и сам удивился. Но потом Люсия Александровна поведала мне о его поведении во время крушения поезда и прочих обстоятельствах, так что…
– Ладно, доктор, если вы не против, я проведаю этого засранца да побегу дальше. Дел невпроворот.
– Вы поэтому такой нарядный? – иронически изогнул бровь Студитский.
– Что, нравится? – улыбнулся в ответ Будищев, одетый, против обыкновения, в тщательно вычищенный мундир и сапоги, а чехол на кепи просто пугал своей первозданной белизной.
– Очень! Если бы мы не ожидали приезда Михаила Дмитриевича, я бы подумал, что вы собрались свататься к одной из моих подопечных.
– Боже избави! – засмеялся в ответ Дмитрий и пошел к знакомой кибитке.
Внутри импровизированной больничной палаты было чисто и по утреннему времени почти прохладно. Немного похудевший Шматов лежал на деревянной кровати, накрытый вместо одеяла простыней. Завидев товарища, он широко распахнул глаза и сделал попытку приподняться, но тот его остановил.
– Ну как ты?
– Живой покуда, – с постным видом отозвался Федор.
– И кто тебе виноват?
– Простите, Митрий Николаевич. Видать, наказал меня Бог за грехи. Верите ли, спасу нет, как захотелось этого самого, как его… антистрессу, вот.
– Тьфу, блин! Тебе что, кто-то запрещал? Промыл бы раны, а после того лакай во все три горла, пока обратно не польется…
– Не ругайтесь. Я, может, вот-вот богу душу отдам…
– Это вряд ли, – покачал головой Будищев. – Доктор сказал, что ногу тебе оттяпает, и тогда будешь жить… наверное.
– Как это ногу оттяпает? – выпучил глаза Шматов.
– По самые яйца, – охотно пояснил кондуктор, – а может, и вместе с ними. Потому как таким бестолковым лучше не плодиться!
– Да как же это! – резко понялся на кровати Шматов. – Я не согласный без ноги, а особливо без этого… я лучше сбегу!
– Гляди-ка, ожил!
– Чего?!
– Ничего-ничего, лежи. Скоро за тобой придут.
– Шуткуешь? – сообразил, наконец, Шматов, от волнения переставший выкать. – Вот злой ты человек, Граф!
– Ну, раз тебе голову до сих пор не отбил, значит, добрый!
– Напугал, проклятый, – продолжал бурчать Федя, опускаясь на свое ложе. – А я и поверил…
– Другой раз головой будешь думать, паразит. А то пристроился тут в госпитале. Тепло, светло и мухи не кусают.
– Кусают, – печально вздохнул парень. – А еще скучно, даже поговорить не с кем. Карим, ну тот парнишка, что мы в плен взяли, по-русски ни бельмеса. Санитар разве зайдет или госпожа Штиглиц.
– Проведывает, значит?
– Ага. Добрая барышня. Письмо помогла мне написать для Аннушки.
– Письмо? – удивился Дмитрий.
– Ну да. Почта-то работает. Чего же не написать, коли есть кому?
– Вот же, – чертыхнулся про себя Будищев, которому и в голову не пришло написать Гесе или Стеше хоть строчку.
– Не беспокойся, – поспешил успокоить его Шматов. – Я просил отписать, что ты, дескать, службой сильно занят, но просил всем кланяться. И госпоже Берг, и Степаниде Филипповне, и Семке.
– Спасибо, – досадливо буркнул Дмитрий.
– Так не за что, – развел руками Федя.
– А где твой сосед? – поспешил перевести разговор на другую тему Будищев.
– Карим-то? Да кто его знает, – пожал плечами денщик. – Небось, опять пошел за сестрами милосердия следом ходить.
– В смысле?
– А без смысла! Ходит за барышнями ровно телок, только глаза злые, как у волчонка.
– А они что?
– Да ничего. Госпожа Штиглиц жалеет его, а Сутолмина, бывает, подшучивает над мальцом. Он когда поймет, ажно зубами скрипит, а она хохочет… дурочка.
В этот момент в кибитку вошел фельдшер в чистом переднике поверх формы и почтительно обратился к Будищеву.
– Прошу прощения, господин морской подпрапорщик, только вашему денщику пора делать перевязку.
– Я уже ухожу, – кивнул Дмитрий, затем вытащил из кармана несколько монет и, не считая, протянул солдату: – Он мне не только денщик, так что заботься о нем хорошенько!
– И охота деньги тратить, – пробурчал при виде такого расточительства экономный Федор.
– Ой вэй, – всплеснул руками фельдшер, – можно подумать, что он из Бердичева, а не я. Большое спасибо, господин морской подпрапорщик, мы и так ухаживали за вашим другом, как за родной мамой, а теперь и вовсе будем носить на руках!
– Так ты из Бердичева? – заинтересовался Будищев.
– Конечно! А вы там бывали?
– Случалось. Поганый городишко.
– Оно так, – вздохнул солдат. – Но только там моя родина, и я что угодно отдал бы, чтобы хоть одним глазком увидеть его грязные улочки. Услышать родных людей: маму, сестренку, живших по соседству тетю Риву с ее ребятишками, которые наверняка уже совсем большие, дядю Изю с его ревматизмом и даже поляка Яцека, с которым мы постоянно дрались…
– За тетю Риву не скажу, а улочки там по-прежнему грязные, – усмехнулся Будищев. – Как тебя зовут, служивый?
– Марк, ваше благородие.
– Я не «благородие».