Максим Белоусов поднимался по лестнице, подталкивая передсобой Алису, хотя в этом не было необходимости – она послушно шла, не оборачиваясь.Задержалась она только на четвертом этаже, возле родительской квартиры, но тутБелоусов сказал ей в спину одно слово:

– Выше!

И Алиса поднялась на пятый.

Толкнув незапертую дверь своей квартиры, Максим включил свети сразу прошел в ванную, где громко загудели потревоженные сонные трубы изашумела вода.

– Давай в кухню. – Он высунулся на секунду, стряхиваяводу с рук, окинул ее взглядом и снова скрылся за дверью.

«В кухню так в кухню». Алиса сбросила сандалии, босикомпрошла по полу и оказалась в кухне, где не было ничего, кроме очень чистой иявно дорогой плиты, подвесного шкафа с посудой и нескольких ковриков, сложенныхпестрыми рулончиками вдоль стены. Без мебели комната показалась Алисенеожиданно просторной, в отличие от кухни ее родителей, загроможденнойстульями, табуретками и двумя холодильниками.

– Любой, какой тебе нравится, – сказал бесшумноподошедший Максим.

Он взял один из рулонов и развернул посреди комнаты.

– Мадам, стол к вашим услугам!

– Ты собираешься меня кормить?

Она улыбнулась, и ему подумалось, что девушка вовсе некажется напуганной произошедшим.

– Я собираюсь с тобой выпить.

– Я не пью! – запротестовала Алиса, но он уже выливал вкастрюльку булькающее красное вино, сыпал какие-то душистые специи из крохотныхжестяных коробочек и помешивал варево длинной деревянной ложкой.

Рассматривая его, Алиса заметила, что шорты он сменил надомашние штаны, и ей стало смешно.

– Максим, а почему у тебя майка порвана?

Он оглядел себя, ничуть не смущаясь.

– Порвал, пока надевал. Торопился.

– Ты выглядишь как жертва разбоя, – онарассмеялась. – Хотя нет! Ты выглядишь как разбойник!

Он смотрел на нее, невольно улыбаясь, хотя этот день, шедшийс утра наперекосяк, должен был по всем законам подлости завершиться именно так:ее возвращением поздно вечером с каким-то лощеным хмырем, похожим на актера,которого он видел с ней уже второй раз, и появлением гоп-компании, членамкоторой он едва не переломал руки – настолько был зол и на них, и на нее. КогдаМаксим вышел на балкон выкурить сигарету перед сном и понял, что происходитвнизу, он скатился по лестнице как был, в трусах и старой футболке, едва невышиб дверь, и чудом удержался, чтобы не впечатать головой в стену того урода,который стоял возле Алисы, пережав ей шею. Хорошо, что в последнюю секундупривычка контролировать себя взяла верх.

Максим разлил по чашкам горячий глинтвейн и протянул однуАлисе, обернув ручку салфеткой, чтобы она не обожглась. Алиса сидела насине-зеленом коврике, похожем на море, отпивала маленькими глоточками из чашки,и он видел по ее глазам, что она снова канула куда-то. Только что была с ним,улыбалась ему – и вот исчезла, словно провалилась в кроличью нору и помчаласьза невидимым ему кроликом, оставив после себя только тень той Алисы, которую онзнал. Точнее, думал, что знает.

Максим Белоусов, врач тридцати восьми лет, считавший себяуравновешенным человеком, впал в ярость второй раз за вечер, и, едвасдерживаясь, чтобы не тряхнуть как следует за плечи девушку, сидевшую напротив,спросил без всякого предисловия, жестко и зло:

– Алиса, скажи мне, что ты делаешь со своей жизнью?

Ему удалось выдернуть ее из кроличьей норы. Она подняла нанего глаза, и ее улыбка – слегка рассеянная улыбка, живущая в уголках губ ималенькой ямочке на левой щеке, – исчезла.

– Ты сама понимаешь, что тебе нужна помощь?

Она аккуратно отставила чашку в сторону и поднялась, всемсвоим видом словно говоря: «Спасибо за гостеприимство, но мне пора».

– Сядь. Сядь, я тебе говорю! И выслушай меня...

Вместо того чтобы послушаться, Алиса отошла к окну. Теперьона стояла, отвернувшись от него, – маленькая, хрупкая, как одуванчик,тонкий стебелек которого вот-вот подломится. Она закрылась сразу, окончательнои бесповоротно, и он чувствовал, что достучаться до нее будет невозможно. Это раньшеона слушала его и называла «доктор Максим Степанович» – в полушутку-полусерьез,при встрече рассказывала ему смешные случаи, происходившие с ней в институте, ис восхищением глазела на его жену. Машка как-то раз отозвалась в презрительномтоне о рыжей студентке, дочери «нижних» соседей и неожиданно для себя получилаот мужа резкую отповедь – тем более изумившую ее, что в их паре прерогативарезких язвительных реплик полностью сохранялась за ней. Позже он догадался, чтоМашка, с ее непереносимостью красивых женщин в радиусе километра вокруг себя,всего лишь пыталась дать предупредительный залп, но перестаралась, потому чтоМаксим не считал Алису красивой. К ней не подходило это слово, которым все чащев последнее время называли девушек-моделей, одинаковых, как телевизоры, илитаких женщин, как его бывшая жена.

– Алиса...

– Я никогда не оставлю своего мужа, – наконец сказалаона невыразительным голосом.

– Да мне плевать на твоего мужа! – взорвалсяМаксим. – Я тебе о другом говорю!

Алиса обернулась, и тонкие загорелые руки взметнулись,словно она пыталась остановить слова, которые он собирался произнести. От этогобеспомощного, которые детского жеста Максим Белоусов неожиданно смешался изакончил совсем не так, как хотел:

– Так больше нельзя...

– Мне пора. – Это прозвучало так завершенно, словно онане собиралась больше говорить ни слова.

Максим пару секунд смотрел на нее, затем покачал головой.

– Ладно. Пойдем, я тебя провожу.

– Макс, здесь один пролет!

– Я тебя провожу, – раздельно повторил он. –Пойдем.

Они молча спустились и встали возле двери, освещеннойподрагивающим светом старой дребезжащей лампочки. Алиса достала ключи,позвенела связкой.

– Спасибо тебе, Макс. Мне правда пора.

Ключ провернулся, рыжие волосы мелькнули в темноте коридора,и дверь закрылась с извиняющимся скрипом.

Максим услышал, как в глубине квартиры крикнули: «Мам, пап,это я! Вы уже спите?», стиснул зубы и в ярости ударил кулаком в стену.

Когда начальник службы безопасности по фамилии Туканов вышелиз кабинета, у него было ощущение, будто Кирилл Кручинин щелкнул клыками емувслед. Он поторопился закрыть за собой дверь, потому что была у Тукановамаленькая, но весьма неприятная фобия: не любил поворачиваться спиной ксобственному шефу. Иногда про себя он звал Кручинина вурдалаком – но толькотогда, когда никто не мог подслушать его мысли.