— Ты не слишком ли мал для такого? — поинтересовалась миссис Картер, разворачиваясь ко мне лицом.

— Это я не себе, а вам. — Я протянул ей стакан.

— Лучше не надо.

— А по-моему, надо.

После работы отец никогда не отказывался пропустить стаканчик-другой; я знал, что спиртное помогает ему расслабиться. А миссис Картер точно нужно было расслабиться.

Она с сомнением посмотрела на коричневую жидкость, но все-таки взяла стакан и поднесла к припухшим губам. Она прикончила бурбон одним махом — если бы существовала такая должность, как тренер по питью, он бы сейчас ею гордился. Потом она с размаху поставила стакан на столешницу, передернулась и крякнула.

Я невольно улыбнулся. Она вела себя со мной как со взрослым. Мы с ней в тот миг были как два приятеля, которые решили хлопнуть по рюмочке на кухне. Мне ужасно хотелось попробовать, но я внушал себе, что сейчас не время; мне нужно сохранять ясную голову. Ночь впереди длинная.

— Хотите еще? — спросил я.

Когда она кивнула, я налил ей еще, чуть-чуть побольше, чем в прошлый раз.

Она выпила вторую порцию быстрее, чем первую; она больше не вздрагивала, а на губах даже появилось подобие улыбки. Потом она села за стол.

— Саймон был хорошим человеком — почти все время. На самом деле он не хотел сделать мне больно. Все… только от напряжения. Он не заслуживал того, чтобы…

Я сел за стол рядом с ней.

В школе я, бывало, часами набирался храбрости, когда хотел попросить у девочки карандаш. Я рос застенчивым мальчиком. Но в миссис Картер было что-то такое, из-за чего рядом с ней я чувствовал себя свободно. Рядом с ней у меня не сосало под ложечкой, мне не делалось жарко, как обычно в таких случаях. Я осторожно погладил ее распухшую щеку. За последние двадцать минут кровоподтеки заметно почернели.

— Он наверняка причинил бы вам боль снова, может быть, даже убил бы вас.

Она покачала головой:

— Нет, только не мой Саймон. Он был не такой.

— Такой, такой; посмотрите, что он с вами сделал.

— Я сама виновата, я заслужила.

В голове у меня мелькнула картинка: миссис Картер с моей матерью. Знала ли она, что я все видел?

— Вы не сделали ничего такого, что заслуживало бы избиения, какое он вам устроил. Мужчина не должен распускать руки с женщиной… если он настоящий мужчина.

Она улыбнулась:

— Тебя научил этому отец?

Я кивнул:

— Женщин надо уважать, холить и лелеять. Они — дары, ниспосланные нам. — Кроме того, отец говорил, что женщины слабы и не способны защищаться от избиения, ни физического, ни словесного, но эту часть я опустил.

— Твой отец очень милый.

— Да.

Миссис Картер потянулась к бутылке и налила себе еще, потом подвинула бутылку мне:

— Может, попробуешь? Ты когда-нибудь пил спиртное?

Я покачал головой. Я солгал. На мой прошлый день рождения отец смешал мне «Мартини». Мама налила себе бокал своего любимого красного вина, и мы чокнулись. Я почти все выплюнул на стол, а остальное так сильно обожгло мне горло, что я не смел больше пить. Мама смеялась, а отец похлопал меня по спине:

— К выпивке, приятель, требуется привычка! Ничего, когда-нибудь ты распробуешь, и тебе понравится. Правда, боюсь, этот день настанет не сегодня! — Потом он тоже рассмеялся: — Может быть, ты скорее любитель пива!

Миссис Картер снова подвинула ко мне бутылку:

— Давай же, не бойся. Она не кусается. Т-ты ведь не хочешь, чтобы я пила одна? Это было бы очень невежливо. — Голос у нее стал не такой резкий, как раньше. Язык еще не заплетался, но даже мальчик с таким ограниченным опытом, как я, понимал, что она изрядно навеселе.

«Разберись, реши головоломку, найди способ»…

Я взял бутылку и отвинтил крышку. Прочитал надпись на черной этикетке: «Эван Уильямс. Кентуккийский бурбон». В свете лампы над столом бурая жидкость поблескивала, как жидкая карамель. Я поднес бутылку к губам и сделал маленький глоток. Горло обожгло, но не так сильно, как тогда от «Мартини». Наверное, во второй раз я уже знал, чего ожидать, а может, у меня развилась переносимость. Мне стало… хорошо. Я бы не выбрал бурбон сам, но и назвать его плохим не мог. Более того, от виски в желудке стало жарко. Я сделал еще глоток, чуть больше, чем в предыдущий раз.

Миссис Картер засмеялась:

— Посмотрите на него! Ты прямо заправский пьяница! Вот погоди, дам тебе сигару и красивую бейсболку, и можешь идти играть в покер с дружками!

Я улыбнулся и придвинул бутылку ей:

— Еще хотите?

— Ты что же, меня спаиваешь?

— Нет, мэм, просто я подумал…

— Дай сюда. — Она потянулась к бутылке. На сей раз не стала возиться со стаканом; выпила прямо из горла, как до того я. Когда она поставила бутылку на стол, ее снова передернуло.

— «Леденцы — молодцы, а коньяк — верняк», — пробормотал я себе под нос.

Она расхохоталась:

— Где ты это слышал?

— Отец как-то сказал. В тот вечер он сильно напился.

— Твой отец, похоже, очень интересный человек, — заметила она.

Я подумал, не выпить ли еще глоточек. От первого мне стало тепло и спокойно. Спокойствие — это хорошо. Мне нравилось быть спокойнее. Я кивнул в сторону бутылки, и она вернула ее мне. Она расплылась в улыбке, а потом вдруг прыснула.

— Что? Что я сделал?

Она замахала на меня руками и закашлялась от смеха. Губы у меня расплылись в улыбке, а потом я расхохотался вместе с ней, хотя и не понимал, над чем она смеется.

— Скажите! — потребовал я. — Вы должны мне сказать!

Миссис Картер положила обе ладони на стол и перестала смеяться. Она хмыкнула и сказала:

— Я подумала: если отправлю тебя домой пьяного, твои родители, наверное, убьют меня.

Я какое-то время смотрел на нее в упор, в глаза. Потом мы оба снова расхохотались; смех смешивался со слезами — мы хохотали до колик.

Она взяла бутылку и отпила еще глоток. Бурбон тек как вода.

— Любимый напиток Саймона. Правда, после бурбона он всегда делался таким злым! Ты ведь не злишься, нет?

Я покачал головой.

— И я тоже не злюсь. Так почему он становился таким злым? Почему всякий раз злился и бил меня, стоило ему притронуться к этой бутылке? Почему он не мог стать таким, как мы с тобой сейчас? Смешно. Господи, неужели он правда умер? Мой Саймон умер! Они в самом деле убили его, да?

Я понял, что напрасно пил во второй раз. Теперь напротив меня сидели две миссис Картер. Если я прищуривался правильным образом, они на какое-то время сливались в одну, а потом их опять становилось две. Я закрыл один глаз, потом второй, потом снова открыл первый.