– Ай, не стыдно тебе? Охальница! Кто же так знакомится?

Ржавая полоса звонко вибрировала, и ее звук доставлял удовольствие хозяйке тайги.

Когда медведица ушла, Катя робко вышла на крыльцо:

– Если она еще будет дразниться – я кину в нее головешкой!

Она была в новой кофте и бусах:

– Дождался?.. Теперь пусть она тебе кашу варит!

– Нет, ты лучше готовишь!

Катя провела пальцем по свежим царапинам на стене и по-хозяйски добавила, показывая на опрокинутое ведро:

– Собирать ничего не буду!

Бывало, приходила она веселая, хлопотливая: стирала, варила, пекла. Ходила в ночной рубашке, не стесняясь Сани. В такие дни она была похожа на солнечную полянку осенью, когда вокруг уже холодный сумрак, а этот клочок светится и напоминает лето.

А в иные дни Катин приход напоминал мутную оторопь в дальнем распадке перед метелью. Она уходила в свою комнату и спала. Иногда жаловалась: «Если в этом году замуж не выйду, то вернусь в монастырь!» Словом, жили как брат с сестрой. Так бывает: нет уже родителей, стены дома не те, а они трутся родными боками, помня детство и молочную близость.

Но так как сестры у Сани никогда не было, то и с братской любовью он перебарщивал, а иногда, как ей казалось, обнимал на грани кровосмесительства.

Иной раз заметит слезки на глазах:

– Что так, Катеныш?

– Лук резала! Сейчас тебя, Санечка, окрошкой побалую!

– А куда вырядилась так, гулена?

– Да где они, женихи-то? Морока!

Катя вязала ему свитер из козьего пуха.

Когда она уезжала, пушистый комок лежал на ее кровати, будто кошка. А в доме казалось уютнее. Готовый свитер Саня надевал только в город и еще спал с ним, положив под бок.

То, что не сладилось в прошлом, они разрешили полюбовно: значит, их судьбы предназначены для чего-то другого.

40

Этой весной Машка привела одного медвежонка: девочку, тихую и забавную. Она играла одиноко, вздрагивая от любого шума, залегала в траву, вытягивая голову и осторожно нюхая воздух. Когда медведица появлялась, Саня бросал свои дела и опасливо вглядывался в кусты, будто где-то близко мог притаиться охотник, уже взяв на прицел рыженького несмышленыша.

Медведица приходила к нему, как к квартиранту, взимая плату разными лакомствами. Она чувствовала слабину человека: неотступно преследовала его, подталкивая носом в спину. Если Саня собирался ужинать за столом, она сталкивала его с лавки, отбирала хлеб и котелок с кашей. Затем садилась тут же на короткие задние лапы, как «турка», и выскребала кашу до дна, сложив когти черпачком.

Большое удовольствие ей доставлял чай – заваренные в котелке мята и лабазник. Она долго нюхала душистый пар, затем смотрела на Саню хитрыми глазками: горячий он или нет? Саня кивал, и медведица совала лапу в котелок, а потом в пасть и таким манером вычерпывала весь напиток, смешно стряхивая с когтей разопревшие листья.

Еще одним непременным занятием ее была проверка помойного ведра. Она совала морду в ведро и чавкала на свинячий манер. Иногда к черным губам прилипал какой-нибудь фантик, она смешно фыркала, сладкая бумажка отлетала в траву; хозяйка тайги опрокидывала ведро, катала его по поляне, потом возвращаясь и обнюхивая все, что вывалилось из него.

Забавляясь ее проказами, Саня думал, что медведь – это заколдованный человек, превращенный в чудище, который понимает, как он страшен, и даже не делает попыток понравиться. Медведица была равнодушна к его знакам внимания, почти всегда угрюма, будто носила в себе что-то тяжелое и неподъемное в понимании человека.

Перед уходом хозяйка тайги пыталась драть распятие, но Саня отогнал ее палкой. Расставались они, как всегда, не прирученные друг другом, но при этом связанные какой-то особой надобностью.

Невдалеке ухнули выстрелы.

Всполошились утки на реке. Их звуки терялись в зарослях ивы и гасли на другом берегу, возле отвесного каменного склона, вечно грозящего камнепадом.

В скальнике глухо отозвалось эхо. Прислушался: не в нее ли? Это для охотников все медведи одинаковы. А для Сани – она единственная, со шрамом на передней лапе, никогда не зарастающим зимней шерстью.

Но когда она приходила вновь, Саня с трудом заставлял себя прикасаться к топору, к ковшу с водой или к начатой иконе. Только писать в тетради при звере он никогда не мог!

41

Подул ветер, и дым от костра метнулся в сторону.

Где-то за хребтом жахнул дальний гром, будто поторапливая Саню с завтраком.

Меж верхушек берез тучи быстро сжимали синие кусочки неба. Молодые листья на ветвях зашелестели с каким-то легким ознобом.

Разлив чай, Саня поставил одну кружку на стол, другую унес к реке. Свежие листья лабазника в кипятке быстро превратились в лохмотья болотного цвета и отдавали смолянистой горчинкой.

Согнав утренний туман с дальних гор, ветер стих. От темно-зеленого хребта оторвалась сизая грозовая туча. Она заполнила все небо, расплющив косые лучи солнца. Их угасающий свет осветил веревку, которой были связаны ноги березового распятия.

Гром ударил ближе и раскатистее.

Потом еще и еще, будто на своем пути он заглядывал во все горные расщелины. Шарахнув уже совсем близко, громовой обоз откатился куда-то в сторону, не осилив последнего перевала.

Птицы запели звонче и тревожнее, нетерпеливыми перекрестными криками, как будто предупреждали о чем-то.

Тайга быстро темнела.

Серая пелена на небе спешно задушила последний синий клочок. Опять подул ветер, принося с собой дыхание грозы – сырое и холодное, пробирающее спину под тонкой рубахой.

Моргнула первая молния.

Громовой раскат поспел за ней не сразу и саданул, словно из кривого дула: целился в одно место, а угодил в другое.

Птицы смолкли.

По кровельному железу прошлись первые крупные капли.

Саня поставил чайник на угли и поспешил к дому. Вдогонку ему хлынул дождь, но, – словно поперхнувшись от своей ярости, – только немного похлестал траву с листьями и резко стих.

Установилась такая тишина, что было слышно, как шмель бьется в стекло и фыркает оставленный на костре чайник. Через какое-то время даже шмель начал стихать, как детская игрушка, у которой ослабла пружинка: он еще немного елозил, скребя крылышками, потом упал на подоконник и затих.

Из глубины тайги нарастала вторая волна грозы.

Дождь зорил бледную листву на талинах, рассыпался брызгами на острых верхушках пихт. Молния хлестала совсем рядом, заставляя невольно зажмуривать глаза. Гром бил все расчетливее и кучнее, стараясь обрушиться над самой головой.

Прижавшись спиной к двери, Саня наблюдал, как тайга затуманилась и оттого казалась немного посветлевшей. Потоки дождя серым обвалом скатывались с зеленых склонов гор и вскипали на мутной поверхности реки. По стволам кедров вода стекала тонкими ручейками, темнея пятнами в устьях веток.