Вот тогда бы она точно оказалась исключением — единственной и неповторимой!

А так что? Выставила себя на посмешище. Права Мельницкая: нечего было идти на поводу у этой беспутной Ядьки, лучше раздула бы это дело среди своих друзей и знакомых. Даже Гонората бы её поддержала, вон до чего она ненавидит нахалку Карчевскую, Лёлик бы, глядишь, и сдался… Да как у него только язык повернулся сказать, что она не девственница?! Зато теперь весь город знает, что ещё какая, только анатомия у неё нетипичная…

Если бы не характер, Стася бы сломалась. К счастью, она была не из тех, кто, чуть что, забивается в угол и ревёт белугой. Держалась девчонка стойко, подкрепляя свой дух слабеньким утешением, что удалось-таки сделаться исключительной и неповторимой. Если уж оказалась изнасилованной, то прогремела на весь город! Опять же при самом непосредственном участии главного местного героя-любовника, за которым все девчонки сами бегали, и ему не было нужды никого насиловать, а вот её пришлось. И теперь он понесёт наказание!

Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок, да только вовсе не это ей было нужно…

А если говорить совсем начистоту, то от утраты этой пресловутой девственности, которой вроде как и не было, никакого удовольствия она не получила.

В обвинительном приговоре Стася не сомневалась, прокурор был на её стороне. В тот последний вечер, проводив Мельницкую к тётке, она пошла не домой, а к прокуратуре в надежде встретить там господина прокурора. Хотелось с ним поговорить, получить утешение и поддержку, а если он ещё не вернулся, собиралась подождать, в конце концов. Имела право прогуляться по спокойному приличному городу, разве нет?

Перед прокуратурой стояла какая-то машина, а в нёй жутко костлявая особа. Видно было, что худая, потому как сидела она не за рулём, а боком. Широко распахнула дверцу и ноги выставила наружу. Из-под короткой юбки торчали две жерди. Верх тоже просматривался. Особа курила, опершись локтями на колени. Два источника света; лампа над входом в здание и уличный фонарь добросовестно освещали выставленную на всеобщее обозрение кучу костей. Длинные тощие ноги, руки-палочки в узеньких-преузеньких рукавах кофточки, цыплячья шейка и выпирающие ключицы. Голодом её морили, что ли? Сущий скелет!

Стасю охватили сомнения. Может, эта тоже прокурора поджидает? В прокуратуре рабочий день уже кончился, окна были тёмными, только в дежурке, где дремал милиционер, горел огонёк. Чего, спрашивается, она тут сидит? Если и в самом деле дожидается прокурора..

Вот не везёт… Стася несколько раз протопала туда-сюда по противоположной стороне улицы, времени прошло страшно много, но дождалась. Кожа да кости и правда караулила прокурора. Но Стасе очень уж хотелось с ним пообщаться ещё до вынесения приговора, подсказать ему как-нибудь половчее, что пусть он обвиняемого слишком сильно не прижимает, ведь она готова, собственно говоря… Ну, если не простить, то… как бы это… помягче… Срок покороче? Хотелось бы иметь Лёлика на свободе, рядом, а не за колючей проволокой.

Ничего не поделаешь, утешения сегодня вряд ли дождёшься, но посмотреть-то можно. Должен же он, в конце концов, вернуться!

Да уж, дожидаться стоило. И наблюдать тоже. Было на что посмотреть.

* * *

Патриция жадно выхватила из рук адвоката Островского толстенную папку с бумагами, сунула в неё нос и сразу увлеклась чтением. Только спустя несколько минут, а весьма возможно, что и нескольких десятков минут, она почувствовала, что ей надо выпить, сообразила, что она вытворяет, и сменила помещение. Журналистка отправилась в ресторан гостиницы, теоретически работавший до десяти, но для гостей открытый до одиннадцати. Водрузив пухлую папку с растрёпанным содержимым на столик, она опять ушла с головой в завлекательные документы, позабыв о выпивке. Когда от переживаемых эмоций в горле у неё окончательно пересохло и она оглянулась, ища официантку, в зал вошёл «греческий профиль». Он направился прямо к ней и уселся напротив.

— Патриция, — произнёс обладатель профиля почти утвердительно с едва заметным вопросительным знаком.

Нет, невозможно…

Только сейчас Патриция разглядела его хорошенько и с близкого расстояния.

— Зигмунд?

Знак вопроса с её стороны прозвучал гораздо более внушительно, хотя нужен он был, как рыбке зонтик, ведь и так уже поняла, что не ошиблась. Значит, всё-таки тот самый профиль, ничегошеньки ей не почудилось. Как же она его сразу не узнала? Не иначе из-за фигуры. Жир сошёл и изменил человека до неузнаваемости. Да и выражение лица стало теперь иным: исчезла беззаботная и чуть насмешливая жизнерадостность, а её место заняла какая-то циничная жёсткость.

— Я тебя сначала и не узнал, — заявил гость из прошлого, тоже оглядываясь в поисках официантки. — Семнадцать лет назад ты была страшно тощая, эдакая девчонка-худышка…

В Патриции бушевали все чувства сразу.

— А ты был жутким жирдяем, — обиделась она. — Выходит, вес вводит в заблуждение. Господи, как же я тебе тогда завидовала!

— Чему? — удивился таинственный консультант, который вопреки всяческим сомнениям и переменам оказался-таки Зигмундом Рыбицким, парнем её мечты и смертельным врагом многолетней давности. — Пиво будешь? А может, ты есть хочешь?

— Есть — боже сохрани, а пиво — с удовольствием. Как это чему? Не жиру же, понятное дело, а плаванию. Как ты здорово тогда плавал, до сих пор не могу забыть, один мах — и сразу две волны. Песня! Я тоже так хотела, да мечтать не вредно.

— Сплошные кости хорошо плавать не могут.

— Сразу видно воспитанного человека…

— Зато твоих костей больше не видно.

Подошла официантка, обеспечила пивом и солёными орешками. Патриции показалось, будто и не было тех семнадцати лет. Сидят и болтают, словно расстались всего дня два назад, а ведь должны быть совершенно чужими друг другу людьми, а ей и вовсе следует надуться и перестать с ним разговаривать. Хотя, погоди-ка, разве она уже давным-давно со всем возможным презрением его не простила?

— Сопляк я безмозглый, — недовольно оценил Зигмунд своё поведение. — Я же практически сразу принялся локти себе кусать, поскольку факт остаётся фактом: дал тебе от ворот поворот. Но меня можно было понять, ты себя вспомни: назойливый мешок костей, от которого никак не отвяжешься.

— Очень мило.

— Но тебе это пошло только на пользу. Тем более обидно.

Патриция отлично знала, как она сейчас выглядит, и почувствовала себя отомщённой.

— А ты? Когда сбросил вес?

— В вузе. И сразу стал хуже плавать. А ты когда поправилась?

— Как окончила школу. Чем сейчас занимаешься? Помнится, ты собирался в медицинский?

— И поступил. Специализировался по психиатрии, а параллельно занимался ещё несколькими дисциплинами, родственными и не очень. А потому знаю, о чём ты сейчас спросишь.

— Спрошу, можешь не сомневаться. Считай, что уже спросила.