На словах «Дорогая моя Мона!» она, словно что-то сообразив, снова посмотрела на конверт. Да, письмо адресовано леди Карсдейл. Выходит, Чар знает ее настоящее имя! Мона снова взялась за письмо.

Дорогая моя Мона!

Я слышала, ты вернулась в Англию. Добро пожаловать домой! Везет же тем, кому есть куда возвращаться!

Я сейчас в Лондоне, и что-то мне здесь тоскливо. Может, будешь ангелом и приютишь меня на пару дней? Понимаю, что в войну не слишком удобно принимать гостей, но я буду только рада, как говорится, отплатить добром за добро. А если свободной кровати у тебя не найдется, может, найдется комната в местном трактире?

Буду ждать ответа. Ты не представляешь, как я по тебе соскучилась и хочу снова тебя увидеть! Кстати, в любом случае скоро окажусь в твоих краях: один мой друг управляет авиационным заводом неподалеку от Бедфорда.

С любовью,

твоя подруга Чар

Постороннему и невнимательному читателю письмо показалось бы милым и вполне дружеским, но Моне намерения Чар были очевидны. Она читала между строк:

«Не пытайся отделаться от меня отговорками. В Аббатстве места нет — поселюсь в гостинице. В крайнем случае приеду к другу в Бедфорд и уж тут-то вцеплюсь в тебя, как бультерьер!»

«Что же мне делать?» — в отчаянии думала Мона, понимая, что сопротивление бесполезно: Чар всегда добивается своего.

«Как же она не понравится маме!» — была ее следующая мысль; и с этой мыслью она отправилась искать миссис Вейл.

Ее мать писала письма; когда Мона вошла в комнату, она ласково улыбнулась дочери.

— Ну как, хорошо пообщались с Майклом? — спросила она.

— Хорошо, — коротко ответила Мона, думая только о письме, которое держала в руке. — Мамочка, — начала она робко, — ко мне хочет приехать погостить одна женщина. Мы познакомились в Каире.

— Ну что ж, место для нее всегда найдется, — ответила миссис Вейл. — Тебе, наверное, приятно будет увидеть старую подругу.

— На самом деле она мне не подруга. Она мне совсем не нравится, просто как-то неудобно отказать. Вот, почитай сама.

Она протянула матери письмо; та прочла его и отдала дочери.

— Разумеется, дорогая, мы ее примем. Напиши ей и пригласи приехать в четверг или в пятницу — в среду лучше не надо, сама знаешь, в среду у нас собирается Вязальный клуб, и тут будет яблоку негде упасть.

— Хорошо, так и напишу, — уныло проговорила Мона.

Она сама не могла объяснить, почему ждала встречи с Чар с таким ужасом. Это просто смешно. Да и что дурного можно сказать о Чар, кроме того, что она любит совать нос в чужие дела и обожает азартные игры?

«Бог ты мой! — думала Мона. — Ну почему у меня всегда все так сложно? Почему я не могу жить нормальной жизнью, как любой другой человек?»

В самом деле, ничто и никогда не давалось ей просто, и, по-видимому, простой жизни ей и не суждено. Стоило понадеяться на то, что в тишине сельской жизни она сможет забыть о прошлом — и вот пожалуйста: в ее уединение вторгается Чар с ее пронзительным, ничего не упускающим взглядом, с вечным желанием выведывать и разнюхивать.

На один безумный миг Мону охватило желание все рассказать Майклу. Что, если поймать его на слове и заставить выслушать свою исповедь — рассказать и о жизни с Лайонелом, и о Чар и своем беспричинном страхе перед ней?

Но тут же она горько рассмеялась над собой.

«Да Майкл умрет от потрясения! — сказала она себе. — Он вообще не представляет, что можно так жить! Нет, сама попала в беду, сама и буду из нее выпутываться. В конце концов, что она мне сделает?»

Но, как она ни старалась приободрить себя, страх ее не оставлял; и в субботу, отправившись в двуколке на станцию встречать Чар, она так нервничала, словно с этого поезда должен был сойти полицейский, призванный ее арестовать.

Впрочем, для тех, кто видел ее в деревне, Мона в твидовом костюме в зеленую клетку и бархатной шляпке, из-под которой выбивались густые кудри, сияла своей обычной красотой. Напротив почты ей помахала Линн Арчер.

— Куда это ты?

— На станцию, — ответила Мона, придерживая пони. — Вас прокатить?

Линн была со своими двумя старшими, и Моне вдруг подумалось, что на встречу с Чар неплохо бы явиться с «подкреплением».

— Боюсь, на катание у нас нет времени, — ответила Линн. — Сегодня Билл ночует дома, и мы покупаем сладости к ужину.

— Тогда мне не повезло, — улыбнулась Мона. — Но завтра обязательно к тебе зайду и приведу с собой женщину, которую ты сможешь живьем вставить в книгу.

— Не говори мне о книге! — скорчив гримасу, воскликнула Линн. — Только написала пару глав — и опять застряла!

— Ты безнадежна: не сможешь выдумать сюжет, пока кто-нибудь кого-нибудь не убьет прямо у тебя под дверью.

— Хорошо бы! А кто она, эта твоя подруга?

— Путешественница с таинственного Востока.

— О-о, звучит увлекательно! Спроси, не хочет ли она доверить мне литературную обработку своих мемуаров?

— Непременно. А теперь поеду, иначе опоздаю на станцию.

— Хорошо, пока. И не забудь зайти завтра.

— Не забуду, — пообещала Мона и начала спускаться с холма.

Линн Арчер ей нравилась. Забавно было наблюдать, как деревенские кумушки судачат о ее странной профессии (где это видано: женщина — и вдруг пишет романы?), о том, что она ходит в брюках и чертыхается, как матрос.

Миссис Гантер уверяла, что Линн Арчер отвратительная, безнравственная женщина. Но Дороти Хаулетт была вполне согласна с Моной: Линн — прекрасный человек, а за любовью к смелым нарядам и крепким словечкам скрывается любящая жена и нежная мать.

Поезд пришел на станцию одновременно с Моной. Она выпрыгнула из двуколки и, крикнув игравшему во дворе сынишке начальника станции, чтобы он придержал пони, поспешила на платформу.

Хоть она и ожидала увидеть Чар, но все же недовольно поморщилась, обнаружив в окне вагона первого класса знакомую иссохшую физиономию с плотоядной улыбкой на устах. Чар вышла из вагона и протянула ей обе руки.

— Ну вот и я! — проговорила она. — А как ты, Мона? Впрочем, нечего и спрашивать!

Говорила она в своей обычной манере, сухо и отрывисто, так что и комплименты из ее уст звучали точно критические замечания. И голос все такой же скрипучий, словно, как и ее кожа, нуждается в смазке.

— В багажном вагоне у меня чемодан, — сказала Чар.

Носильщик вынес чемодан и поставил его в двуколку между двумя сиденьями.

Чар все такая же, думала Мона. Только туссоровый костюм сменился на твидовый в какой-то мелкий серый горох, в котором она напоминала взъерошенную птицу. Впрочем, теперь, увидев Чар воочию, Мона несколько успокоилась.