В результате этого и появились в отчете мельника вышеупомянутые строчки.

Из-за этих двух пудов хлеба Венецкий потратил полдня на бесполезную словесную войну: он разнес Терещенкова, поругался с Конрадом, объяснялся с Раудером (Шварц в этот день куда-то уехал), но в конце концов ему пришлось уступить: хлеб, полученный на мельнице, у Фрузки остался, и бумажка на ежедневное получение хлебного пайка из пекарни ей тоже была выписана, хотя без подписи бургомистра, зато с подписью коменданта.

Венецкий послал про себя нахальную Фрузку к черту и решил не связываться.

В тот день он впревые почувствовал, что, хотя он и хозяин города, но власть его — понятие весьма относительное.

По всей Пролетарской улице, которая теперь называлась «Хауптштрассе», или «главной улицей», стояло множество саней: это по распоряжению коменданта съехались старосты деревень со всего района.

В большом зале и коридоре бывшей школы собралось более трехсот человек; тут было много седых стариков, были мужчины средних лет, несколько юношей, почти мальчиков и даже две женщины, хотя по немецким законам им не разрешалось занимать административные должности.

Маруся регистрировала прибывших, а сидевшая рядом с ней Лена вписывала фамилии старост в пустые графы длинного, на немецком языке, списка всех деревень района.

Стоял гул, вернее, шелест от шепота многих голосов; громко почти никто не говорил, даже на вопросы Маруси большинство отвечало вполголоса.

Вошли зондерфюреры Раудер и Шварц в сопровождении переводчика Конрада и бургомистра Венецкого.

Раудер взял из рук Лены список, посмотрел его и поморщился: восемь деревень не имели отметки о прибытии старост.

— Все ли зарегистрированы? — спросил он.

Конрад по-русски повторил вопрос, ответа на него не последовало.

Венецкий на всякий случай крикнул в коридор:

— Все ли записались?

В коридоре нашлось еще два человека незаписанных, шестерых так и не обнаружили.

Раудер что-то проворчал насчет русской неаккуратности и приказал всем зайти в зал.

Конрад, при помощи неведомо откуда подоспевшего Виктора, втиснул всех в комнату, и Раудер в битком набитом зале начал собрание.

Прежде всего он сообщил собравшимся, что Липня и весь Липнинский район находится под властью Германии, что все избранные старосты, являясь начальниками у себя в деревнях, должны во всем подчиняться немецкой власти, в частности — непосредственно Крайсландвирту.

Затем он заверил, что Крайсландвирт со своей стороны сделает все возможное, чтоб помочь наладить в районе сельское хозяйство, особенно в тех деревнях, которые пострадали от войны.

И напоследок он представил всем собравшимся их непосредственных русских начальников: бургомистра Николая Сергеевича Венецкого и шеф-агронома Анатолия Петровича Старова.

Последнего Раудер на днях привез из Бахметьевского лагеря. Это был воспитанник Темирязевской академии, крупный агроном, имеющий свои научные труды, но в настоящее время, после ранения и лагеря, он еле передвигался на костылях.

По окончании речи Раудер взял список и начал сам вызывать записанных, но из этого ничего не получилось: оба, и зондерфюрер, и переводчик, так перевирали русские фамилии и названия деревень, что их никто не понимал.

Пришлось за это дело взяться Марусе. Звонким отчетливым голосом диктора она вызвала девять человек первого по списку Автономовского сельсовета.

— Пусть выйдут вон и изберут между собой старосту сельсовета! — приказал Раудер.

Автономовские начальники деревень начали неуверенно пробираться к выходу: видно было, что они не совсем поняли, зачем именно их отослали.

Тогда на помощь им в коридор вышел Венецкий.

Следующим был отправлен в коридор на совещание коллектив старост Барановского сельсовета, затем Вознесенского, и так далее, по алфавиту.

Седьмым по списку был Завьяловский сельсовет — пригородный, земли которого вплотную примыкали к городской территории.

— Деревня Завьялово, Лисенков Василий Данилович! — вызвала Маруся.

К столу, расталкивая народ, торопливо подошел еще не старый человек, высокий, худой, рыжеватый, с мелкими, женственными чертами лица и бегающими зеленоватыми глазами.

Этого человека все приметили еще до начала собрания, так как он громче всех и больше всех разговаривал и очень усердно ругал Советскую власть.

Даже теперь, представ перед лицом сурового Раудера, он счел своим долгом сообщить ему свое мнение о текущей политике.

— Немец гут, пан комендант!.. немец — хорошо!.. Коммунист — …, - он добавил ставшее уже общеизвестным немецкое ругательство.

Раудер холодно усмехнулся, удивляясь как лексикону русского старосты, так и его подхалимству, и презрительным тоном произнес по-немецки длинную фразу, смысла которой не понял даже переводчик Конрад. Но Лисенков, не смущаясь, притворился, что понял и с готовностью закивал головой:

— Я!.. Я!.. Пан комендант!.. Истинная правда!.. Житья нам не было от ферфлюхтых коммунистов!.. Мучали они народ, можно сказать, живьем ели… Так уж мы рады, что от них, значит, избавились!..

— Ну и тип! — шепнула Маруся, дернув Лену за рукав.

— А я этого типа знаю! — ответила та, но продолжать разговор было некогда: зондерфюрер нетерпеливо отмахнулся от Лисенкова, как от назойливой мухи.

— Нексте, нексте!..

* * *

Три года тому назад, когда Лена окончила техникум и начала работать в Липнинском райзо, у нее получился большой конфликт с председателем Завьяловского колхоза «Новая жизнь».

Дело было в ноябре, уже выпал снег. Лена, которую направили в одну из ее первых командировок, проходя через земли Завьяловского колхоза, увидела большое поле овса, неубранное и засыпанное снегом.

Она свернула с дороги, зашла в правление колхоза и, не говоря ни слова про овес, попросила дать ей копии сводок по уборочной кампании, под предлогом, что в райзо они куда-то затерялись.

Ничего не подозревавшие председатель и счетовод очень любезно исполнили ее просьбу.

— У нас все сводочки в аккурате, как говорится, в ажуре! — похвалился председатель. — Недаром мы по сельсовету первые!..

— И уборка у вас тоже в ажуре? — спросила Лена.

— А неужели ж?! Все в порядке! Заканчиваем сдачу хлеба государству… Вот поинтересуйтесь: квитанции из Заготзерно…

Лена перелистала колхозные бумаги.

— Сколько колхоз сеял овса? — спросила она неожиданно.

— Семьдесят два га! Посмотрите сами, тут указано…

— А сколько убрано?