Чем больше город, тем сумбурнее радиошум.

Гиттенс и Келли за годы работы научились пропускать мимо ушей все несущественное и мгновенно выхватывать из хаоса важную для себя информацию.

А меня переплетение голосов постоянно напрягало – я машинально норовил вычленить что-то, разобраться, о чем речь, где важное, где просто треп от скуки.

– Мы куда едем-то? – спросил я Гиттенса.

– Туда, где Рей обычно ошивается. В здешний молодежный клуб.

Мы ехали по южной части Мишн-авеню. Меня по-прежнему поражала реакция прохожих. Все они провожали нашу машину враждебными взглядами.

Трое белых в «краун Виктория» – это уже подозрительно.

Похоже, в Мишн-Флэтс любой белый вызывал нездоровый интерес.

Расовое напряжение чувствовалось в атмосфере.

Гиттенс припарковал машину у въезда в обширную индустриальную зону. На воротах красовалась огромная надпись:

БОСТОНСКИЙ ЦЕНТР ПЕРЕРАБОТКИ МУСОРА

Высоченная металлическая ограда с колючей проволокой. Три огромных цеха и еще несколько уродливых строений непонятного назначения.

В самый большой из цехов ползла широкая лента конвейера, полная пластиковых бутылок и контейнеров – внутри их превращали в крошку.

На территории вне цехов – ни единого живого существа. Казалось, предприятие, будто огромный робот, работало само по себе.

– Вот он, здешний молодежный клуб, – сказал Гиттенс и хохотнул.

Мы прошли через ворота. Однако направились не к цехам, а вдоль ограды – к самым дальним строениям.

Гиттенс уверенно вел между рассортированными горами мусора – здесь газеты, там металлолом, еще дальше пластик. Нашей целью был стоявший на самом отшибе огромный мусоросборник высотой с четырехэтажный дом. Мы прошли через узкую щель между оградой и мусоросборником и оказались на обратной стороне бетонного куба. Я ломал голову, какого черта Гиттенс притащил нас сюда.

– Погодите, я первый зайду, – прошептал Гиттенс.

– Куда зайдете? – удивленно спросил я – тоже шепотом.

Гиттенс только рукой махнул – дескать, ждите.

Он отодвинул приваленную к стене ржавую кровать, за которой оказалась закрытая занавеской дыра. И исчез за занавеской.

Голоса внутри.

Через минуту Гиттенс появился опять.

– За мной! Внутри, конечно, не дворец, но и не так погано, как вы думаете.

Мы с Келли переглянулись.

– После вас, – сказал я.

Внутри мусоросборника царила кромешная тьма. Вонь стояла невыносимая – букет из запаха разлагающихся отбросов, мочи и чего-то горелого.

Секунд через десять мои глаза привыкли к темноте и стали различать какие-то контуры. Очевидно, где-то далеко вверху был источник слабого света.

В центре помещения красовался перевернутый намоточный барабан для кабеля.

Возле этого «стола» стояли два ветхих стула.

На «столе» была горелка, рядом с ней лежали шприцы, бумажные и пластиковые пакетики, развернутые куски фольги.

Знакомый по фильмам наркоманский натюрморт.

На одних пакетиках я мог различить чернильный штамп – черная собачка. На других – красная боксерская перчатка. Собачка – это, понятно, «Черный пес». А красная перчатка – «Нокаут».

Судя по количеству «Черного пса» и «Нокаута», эти два наркотика были чем-то вроде кока-колы и пепси-колы наркоманского подполья Мишн-Флэтс. Дешевые суррогаты для тех, кто не в состоянии позволить себе чистый героин или кокаин.

В Версале, конечно, покуривают марихуану, не по прямому назначению употребляют аптечные таблетки и пьют как сапожники. А старшеклассников изредка застукивают на употреблении кокаина. Ходят даже слухи, что Джо Грассо, водитель-дальнобойщик, который совершает регулярные рейсы по маршруту Монреаль – Флорида, устроил из своего дома на Пост-роуд настоящий вертеп, где всякий может разжиться не только «травкой», но и чем позабористей. Однако за отсутствием улик не было никакой возможности провести обыск в доме Джо Грассо – и слухи так и оставались слухами.

Это я к тому, что до сих пор воочию мне никогда не приходилось видеть настоящее наркоманское логово.

Гиттенс подошел к столу, машинально перебрал пакетики и рассеянно сунул один, с красной боксерской перчаткой, себе в карман. Было ясно – учинять обыск и кого-то арестовывать он не намерен. Сейчас не это для него главное.

В глубине помещения раздался не то стон, не то хмык.

Я вздрогнул и невольно шагнул назад. Напрягая зрение, я различил в дальнем конце на полу три-четыре человеческие фигуры. Они лежали плотно, почти сливаясь в одну массу. – Господи помилуй! – воскликнул я.

– Эй, ребятки, это мой прибор! – донеслось из дальнего угла.

Гиттенс молча показал мне на шприц на столе – дескать, это они называют «прибор».

– Братишка, твой прибор никто не трогает! – сказал он громко.

Келли, который брезгливо ежился рядом со мной, как кот на грязной мостовой, разглядывал «пиршественный стол» наркоманов.

Тем временем Гиттенс прошел к лежащим на полу людям.

– Все в порядке, – приговаривал он, надевая резиновые перчатки, – все путем.

Наклонившись, он потряс за плечо одну из фигур.

– Как себя чувствуешь, дружок?

Ноль реакции.

– Ну, очнись, дружок. Дай-ка я тебя разгляжу, кто ты такой. Покажи мне свое личико, спящая красавица! Братки, кто-нибудь из вас видел Рея Ратлеффа? А?

Он ворочал «братков» как бревна.

– Ага, – наконец сказал он, – я тебя знаю, ты Бобо. Вставай, Бобо, есть разговор!

Бобо только мычал и отпихивался.

– Вставай, Бобо, тихий час закончился!

Гиттенс взял парня под мышки и посадил, привалив спиной к чему-то большому и темному. Потом показал мне рукой на карман своей куртки. Я вытащил оттуда резиновые перчатки, надел их и помог Гиттенсу перетащить Бобо к столу, ближе к свету.

Бобо был тощий мужчина лет тридцати. Весил он не больше старушки – божьего одуванчика.

На Бобо были рабочие штаны и свитер, на голове кожаный рыбацкий картуз. Воняло от него так, что даже в этом малоароматном помещении его личный запах шибал в нос.

Мы усадили Бобо на один из стульев.

– Бобо, – сказал Гиттенс, – мы ищем Рея. Он нам позарез нужен.

Бобо что-то сердито ворчнул, и его голова опять упала на грудь. Я держал его за плечи, чтобы он не сполз со стула.

– Не прикидывайся! Ты же меня слышишь! Когда и где ты видел в последний раз Рея Ратлеффа?