Так-то я подумывал не о том, чтобы в нестроевые списать, а о том, чтобы пропустить его через строй. Написать Нироннену все честь по чести, на бумаге да с подписью… Правда, тогда влетело бы не только ему. И ко мне были бы вопросы – где я шлялся, мол. И к Ефиму, как к начальнику караула, который людей инструктировал, проверял и расставлял.

У Семена Петровича мушкет был вообще не заряжен. Я когда осмотрел его – ахнул. Снаружи-то все красивое, начищенное, блестит. А винт, на котором полка двигается, – заржавел напрочь. И ствол грязный, и затравочное отверстие ржой заросло. Такое впечатление, будто этот мушкет не то что не чистили, а будто с него и вовсе не стреляли много лет. Вот мне еще одна наука на будущее. То, что солдат старый и опытный, тридцать лет в строю – это совсем не значит, что его не надо проверять и инструктировать.

И вот стоит он передо мной, немолодой уже мужик, и виноватится, как школьник перед учителем.

– Не отдавай, Жора! Я отслужу. В капральстве не только стрелки нужны, еще много всякого дела есть. И я делаю, Жора! Лучше всех в полку делаю, вот те крест! – и перекрестился. Смешно так, неуклюже, двумя пальцами. Будто старческий артрит не дает ему нормально пальцы в щепоть собрать.

Может, у него какая-то беда с большим пальцем правой руки? Травма какая или еще что. Так-то я не помню, чтобы Семен Петрович при мне из мушкета стрелял. Он ведь постоянно как наставник, всем все объясняет, поправляет, подсказывает. Когда самому-то стрелять? Хотя плотницким ножом работает нормально. Резьба по дереву-то у него ловко выходит, такие узоры по дереву создает – залюбуешься.

А еще за него вступился ундер-офицер Фомин. Отозвал меня в сторонку вскоре после того, как мое капральство сменилось с очередного караула, и тихо так, вполголоса начал:

– То, что ты солдат гоняешь – это правильно. Солдат службу знать должен, и капрал за то главный ответственный. Только вот как я посмотрю – ты после ночного происшествия самого виноватого ищешь.

– Не бывает происшествия без виноватых, Александр Степанович.

– Понятное дело, что не бывает. А когда беда уже случилась – тогда виноватого найти совсем просто. Это ты верно заметил. Если есть беда – есть и виновный, куда ж без него!

– Ну ведь он и есть виновный. Халатность, пренебрежение к оружию и к обязанностям караульного. Сегодня такое спущу одному – назавтра всех пороть придется.

– Перед тем как судить – прими во внимание обстоятельства, Жора. Видишь ли… на его месте мог оказаться любой. Даже я, – сказал Фомин и пристально посмотрел мне в глаза. – Ты в полку второй год, не привык еще. А я тебе так скажу. Последний раз в карауле какое-либо происшествие случалось у нас… дай бог памяти… да уже десять лет тому минуло. И вот так получается, что год за годом, добрый десяток лет в караул заступали просто для красоты. Постоять истуканом, посверкать начищенными пуговицами, и чтобы офицер мог мимохожей барышне похвастаться – вот, мол, мои орлы. А то, что караульный стрелять должен, если вдруг… Да когда оно такое было, чтобы стрелять? Тем более что мы еще на своей земле, ни пруссаков, ни каких-нибудь башкир восставших даже близко нет.

– Но Степан же стрелял.

– Стрелял. И Алешка стрелял. И другие молодые, что вместе с тобой в полк пришли – все были к стрельбе готовы. А те, кто старше и опытней, кто в караулах годы жизни провел – у них уже все по накатанной колее идет. Вот потому все и случилось.

– Вы сейчас серьезно, Александр Степанович? С незаряженным ружьем да в караул – это не из ряда вон выходящее, а обыденное дело? По накатанной?

Фомин отвернулся.

– Порох да пуля – они, знаешь ли, денег стоят. Каждый раз патрон рвать, в караул заступая – это сколько ты в неделю их изведешь? А в месяц?

Пожимаю плечами.

– Так оно не мое. Казенное. Для того и отпущено, чтобы я не крохоборствовал, а делал, что должно и что в артикуле записано. Не, если бы мне сказали, что вот, мол, с порохом беда, экономь… Ну так я бы тогда патрон на баталию сэкономил, а в караул ружье с натруски заряжал бы. Или вон, озадачил бы того же Семена Петровича, пусть бы смастерил пару берендеек специально для караульных. Простите, Александр Степанович, это не оправдание.

Фомин вздохнул и принялся чистить докуренную трубку.

– Сейчас у нас со снабжением все хорошо, спасибо нашему квартирмейстеру, Генриху Филипповичу. И прошлое лето хорошо было, а во Пскове перезимовали так вообще отлично. А еще год назад, когда мы на границе со свеями стояли… знаешь, сколько раз молодой рекрут стрелял?

Я прикидываю в уме.

– Ну, мы прошлым летом в тех деревнях на Двине по полста патрон отстреляли. Но это за все лето. Так, если грубо подсчитать – то по пять штук в неделю выходит. А в мирное время – ну, наверное, половину от того.

– Угу, – хмыкнул Фомин, – три выстрела на все обучение молодого рекрута. За год. И в позапрошлый год так же. И до того. Считай, пока реформа в пятьдесят пятом не началась, так случись что – мы не мушкетерами бы воевали, а словно пикинеры. Ученье все больше знаками происходило. Думаешь, почему полки отказываются на новый шуваловский устав переходить? Говорят, мол, не успеваем людей обучить! Да когда такое было, чтобы начальных людей волновало, успеваем мы обучить или нет. Только вот если положения нового устава досконально исполнять – где на то денег взять? С тех работ, что солдаты летом делали, денег полковнику приходило еле-еле амуничные расходы покрыть. Вот и выбирал полковник Максим Иванович – порох закупить или башмаки.

В смысле – здесь что, солдаты сами для своего полка деньги зарабатывали? Серьезно? И полк без пороха годами жил?

– Как-то не вяжется, Александр Степанович. Сами же рассказывали, что полковник Макшеев за свою карьеру серьезно переживал. А ну как узнал бы кто?

– А ты думаешь – не знали? – дернул щекой Фомин. – Думаешь, чего на той на мызе после смотра генерал взялся с твоего ружья палить? Просто из пьяной удали? Нет, братец. Генералы – они ничего просто так не делают. Он тогда хотел показать, что не годен наш Кексгольмский полк к тому, чтобы его отдельно от дивизии зимовать ставили. Княжич да княжна Черкасские уже всех уговорили, один только генерал Хомяков держался. Вот он и решил последний свой довод привести, почему не годится наш полк жить во Пскове. А тут вдруг – выстрел. И княжна при том присутствовала, и охрана генеральская. Никак не переиграть.

– Да ну, – продолжил сомневаться я, – кто б в охрану генералов с незаряженным-то заступил? Это же…

– А помнишь, твой шестак тобольским драгунам навалял? А они, знаешь ли, рундом ходили. Обязаны были палить. Так почему же не палили? Пожалели пехоцких?

Я вдруг отчаянно покраснел. И про это знает. Откуда? Неужели кто-то из ребят стуканул? Впрочем – это же Фомин. Он всегда все знает, просто не всегда говорит. Вот мне очередной урок на будущее. Я тоже все знать должен. Пожалуй, не стоит совсем уж шпынять Федьку Синельникова. Надо бы как-нибудь так подставиться, чтобы он и у меня со стола что-нибудь спер. Оно полезно.