и только тогда, когда будет убит какой-то ценный для Броуза Янси-мэн. – Что он и предвидел с помощью своего парапсихологического дара.

– Какой человек?

– Нового типа, – сказал Фут. – Такого типа, который мы никогда еще не видели. – Которого, по всем имеющимся в его распоряжении данным, не существует.

Я буду сидеть тут за своим столом, сказал сам себе Фут, и буду ждать и надеяться на видеовызов от жирного жуткого паука, Стэнтона Броуза. Который расскажет мне с траурным видом, что ключевой Янси-мэн из его ближайшего окружения был убит, и причем не грубым и варварским способом, но, напротив, весьма – как они любят выражаться – изощренно. И когда этот вызов поступит, я уйду в двухнедельный запой.

И он начал ждать прямо с этого момента. С девяти утра по лондонскому времени, уточнил он по своим архаичным круглым карманным часам. И, совсем чуть-чуть, уже начал праздновать: принял по одной маленькой щепотке – одной на каждую ноздрю – Сверхтонкой Любимой Смеси Миссис Клуни; высококачественного зелья. Нюхательного табака.

В общем коридоре первого этажа Агентства в Нью-Йорке Джозеф Адамс оглянулся. Не увидев вокруг никого, он быстро вошел в кабинку платного видеофона. Он закрыл за собой дверь и смог вставить в качестве залога монету в один посткред.

– Кейптаун, пожалуйста. Виллу Луиса Рансибла. – Его так трясло, что он с трудом мог удержать около уха телефонную трубку.

– Семь долларов за первые… – сказал оператор; это был лиди, эффективный и быстрый.

– Окей. – Он быстро вставил в щель аппарата пятерку и две монеты, а затем, пока устанавливалась связь, Адамс судорожным и торопливым, но тщательным движением накрыл экран носовым платком; визуальная часть вызова была теперь заблокирована, оставалась только звуковая.

Женский голос в трубке произнес:

– Это мисс Ломбард, секретарь мистера Рансибла; кто его вызывает?

Адамс хрипло ответил – причем ему не пришлось специально менять голос до неузнаваемости, он изменился сам.

– У меня сверхсрочное сообщение лично для мистера Рансибла, и никого более.

– Извините, кто говорит? Вы можете…

– Нет, не могу, – проскрипел Адамс. – Может быть, линия прослушивается. Может быть…

– В чем дело, сэр? Не могли бы вы говорить чуть громче? А видеосигнал и вовсе не проходит. Вы не могли бы связаться по другому каналу, получше?

– До свиданья, – сказал Джозеф Адамс. Я просто не могу рисковать, подумал он в страхе.

– Я соединю вас, сэр; если вы всего лишь немного подождете…

Он повесил трубку.

Сняв с экрана носовой платок, все еще дрожа, он поднялся на ноги и покинул кабинку видеофона. Что же, у него почти получилось. Попытался, подумал он, я вправду попытался. Почти.

Тогда, может быть, телеграмма? Или заказное письмо мгновенной доставки без подписи, с буквами, вырезанными из газет?

Нет, понял он; я не смогу сделать даже этого. Прости меня, Луис Рансибл; мои оковы оказались слишком крепкими. Эти путы; они такие длинные, старые и тесные. Я сжился с ними, и теперь они стали частью меня; и живут внутри меня. На всю жизнь. Ныне и присно.

Он неторопливо шел и чувствовал, как вместе с его шагами движется пленка словно бы наркозного онемения, паря над ним все время, пока он шагал по коридору от кабинки видеофона. Обратно в свой офис. Словно ничего не произошло.

Ничего и не произошло. В этом и была горькая ирония, горькая правда: ничего, совсем ничего.

Так что оно пойдет своим чередом, это нечто. Сила, которую он не понимал, немалая, но далекая, ускользающая, словно бабочка, едва досягаемая его чувствами: словно образы, проносящиеся на крыльях по небу его жизни и не оставляющие следа или ощущения; он почувствовал себя слепым и беспомощным, ощутил страх. И все же он шел. Потому что это было естественным. А для него ничего больше и не оставалось.

И пока он шел, оно двинулось. Пошевелилось; он почувствовал – покатилось. Двигаясь в неизменном направлении: строго вперед.

18

По ухоженному зеленому газону, сейчас временно покинутому, поскольку была ночь и все садовники-лиди удалились в свои сараи, где и замерли в неподвижности, катилась машина на твердых резиновых колесах; она шла бесшумно, ориентируясь по отражению подобных радиолокационным сигналов, которые она испускала на обычно не используемой частоте. Сигналы как раз начали возвращаться, и последовательность их возвращения уведомила машину, что большой каменный дом – цель первой фазы ее автономного, но многоэтапного путешествия – располагался точно по курсу, так что она начала замедлять ход, пока наконец беззвучно не соприкоснулась со стеной здания, затем замерла на момент, а следующая фаза ее цикла тем временем проворачивалась, словно камора револьвера, вставая на свое место.

Щелк. Началась вторая фаза.

При помощи дисков-присосок, что крепились к жестким лучам вращаемого мотором центрального вала, машина поднималась по вертикальной поверхности, пока не достигла окна.

Вход в здание через окно не составлял проблемы, несмотря на то что окно в своей алюминиевой раме было надежно закрыто; машина просто подвергла стекло внезапному сильнейшему нагреву – и оно расплавилось и закапало вниз, словно мед, оставляя прямо по центру окна широкую дыру – там, куда был направлен тепловой луч. Машина без труда сошла со своей вертикальной траектории, преодолев алюминиевую раму…

И, на мгновение застыв над ней, выполнила четвертую фазу всей операции; она приложила к этому довольно мягкому металлу точно такое давление, которое создало бы стокилограммовое тело, лежащее на этом месте; рама подалась и выгнулась, застыв в изогнутом положении, – успешно выполнив эту задачу, машина вновь использовала свои присоски, на этот раз для того, чтобы спуститься на пол комнаты.

Некоторое время машина оставалась внешне неподвижной. Однако внутри нее щелкали, открываясь и закрываясь, реле. Наконец кусочек ферромагнитной ленты прополз через считывающую головку; в аудиосистеме прошел ток от трансформатора к динамику, и машина внезапно сказала низким и приглушенным, но чуть визгливым голосом: «Черт побери». Отработанная лента упала в специальный резервуар внутри машины и была там сожжена.

Машина вновь покатилась вперед на своих маленьких колесах из сплошной резины, ориентируясь, словно летучая мышь, при помощи отраженных радиосигналов. Справа от нее стоял невысокий столик. Машина остановилась близ него, и ее реле опять защелкали. Затем машина вытянула псевдоподию, конец которой крепко прижала к краю столика, словно на мгновение она случайно прислонилась к нему под грузом собственного избыточного веса, и отдохнула, опершись на него, перед тем как двинуться дальше. И она двинулась дальше. Осторожно. Потому что ее конечная цель, конкретный человек, находился уже совсем недалеко. Он спал в соседней комнате; машина уловила звук