Чингиз сонно поднялся и поплелся вслед за хозяином, слегка чихая каждый раз, когда проходил сквозь клубы сигарного дыма.

* * *

Туззи отпер двойные двери, ведущие в его каюту, и картинным жестом распахнул их.

— А вот это, — сказал он, — мое маленькое бедное гнездо.

Анна окинула взглядом просторную каюту, кровать под балдахином, зеркальный потолок, камин, обрамленный двумя гигантскими слоновьими бивнями, шелковые занавеси винно-красного цвета, золоченую мебель с перламутровой инкрустацией — типичная обстановка богатого борделя. На широком столе мореного дуба, совершенно не соответствуя духу комнаты, стоял закрытый алюминиевый кейс.

Анна сделала несколько шагов внутрь и остановилась около голой статуи, которая одной рукой обнимала свою грудь, а в другой держала лампу.

— Боже мой, Энцо, какая прелестная комната!

Он тяжело и меланхолично вздохнул.

— Да, но она такая одинокая. Я имею короткий pisolino[57]после обеда, а потом опять прихожу сюда вечером. И всегда я сплю со своими подушками, со своей памятью. Только с ними. Это трагично! — Он посмотрел на Анну таким взглядом, как будто собирался разрыдаться, и взял ее за руку. — О нет, жизнь прожить — это не плевать в колодец. Это тяжело.

Она сочувственно погладила его по руке, потом как бы невзначай бросила взгляд на часы.

— Ах, Энцо, смотрите, как поздно! Мне пора переодеться к ужину.

— Si, si. Я вас провожу. — Он обнял ее за талию и повел к двери, и Анна почувствовала, что его пальцы скользнули по ее спине, потом опустились на десять сантиметров ниже и задержались там, легонько поглаживая ее ягодицы. В коридоре Анна постаралась идти рядом и всю дорогу болтала, не давая ему рта раскрыть. Перед ее каютой они наконец расстались после очередного тура целования рук, прижиманий и пожиманий. Оказавшись наконец в своей каюте одна, Анна села на постель, чувствуя себя совершенно «заглаженной».

Она услышала легкий стук в дверь. Нет, только не это, подумала она, закатив глаза, он уже вернулся за следующей порцией.

— Энцо, не сейчас, я собираюсь принять душ.

— Анна, это Беннетт. Ты можешь выйти? Нам надо поговорить.

Они нашли пустой участок палубы и свесились за перила, глядя на пенящуюся волну, бегущую рядом с яхтой. Беннетт заговорил первым, дав Анне полный отчет о том, как прошли переговоры, и о деталях будущего аукциона. Он уже полностью пришел в себя, успокоился и думал о возвращении на твердую землю. А люди По пусть позаботятся об остальном.

— Ну а ты как провела это время? Туззи хорошо себя вел? Я видел, как он скреб лапами землю.

— К сожалению, он любит лапать вовсе не землю. Причем такой шустрый! Мне показалось, что у него как минимум две пары рук… Но зато я нашла кейс. Он находится у него в каюте.

Брови Беннетта поползли вверх так интенсивно, что чуть не достигли линии волос.

— Что? Ты была у него в каюте? Анна, а ты не… я имею в виду?..

— Что ты имеешь в виду? Да, я его видела. Он стоит на столе, рядом с пресс-папье в виде Венеры Милосской.

— Ну так пусть он там и остается, — твердо заявил Беннетт. — Послушай, все очень просто. Все, что нам нужно, — это продержаться до завтра и проиграть на аукционе. И больше ничего, понятно? Никаких геройских поступков. Ты уже не в армии, детка, ты не забыла об этом? И к тому же тебе совершенно незачем играть в кувыркалки с этим престарелым толстяком. Клеб мне о нем все рассказал. Это же просто Казанова какой-то!

— Да нет, в основном он играет на публику. Он один из этих итальянских парней, которые принципиально не носят нижнее белье.

— То есть как не носит? — сказал Беннетт упавшим голосом. — Откуда ты знаешь?

— Это видно невооруженным глазом. По крайней мере девушкам. — Она усмехнулась, глядя на шокированное выражение его лица. — Беннетт, расслабься. Ты весь перекосился, а от этого на лбу появляются морщины. Перестань все время волноваться. И, кстати, иди уже, мне давно пора переодеться. Да не жди меня, я приду попозже.

* * *

Туззи велел украсить к ужину кормовую палубу Ragazza: по всему периметру огромного балдахина из небеленого холста, закрывающего круглый стол от вечернего зноя, были развешены разноцветные лампочки. Сам стол был накрыт по-царски: огромная цветочная композиция в центре, серебро и хрусталь, белоснежная скатерть и салфетки из тончайшего льна. Расставленные на палубе высокие корабельные лампы отбрасывали мягкий, неяркий, бледно-желтый свет. С одной стороны размещался небольшой бар, где в серебряных ведерках со льдом остывало шампанское. Они бросили якорь под углом к закату, и небо над яхтой постепенно меняло цвет, становясь багрово-красным. Беннетт подошел к остальным. Облаченный в голубой кафтан Туззи, яростно жестикулируя, рассказывал гостям очередную историю своих побед над врагами:

— И вот я ему говорю: друг мой, если ты думаешь, что тебе это пройдет с руки, ты очень сильно неправ. Ты такое сделал мне, Туззи? Да ты просто суешь свою голову в зад льву. Capisce?[58]

Лорд Клеб потихоньку объяснял изумленным гостям суть рассказа, но тут Туззи заметил Беннетта, который пошел за шампанским, и поспешил к нему навстречу.

— Ах, мистер Беннетт. Вы хотите попить? Вепе.[59]— Он дружески обнял Беннетта одной рукой за шею и отвел его в сторону от гостей. — Можно я задам неприличный вопрос? Как мужчина мужчине?

Беннетт как можно глубже погрузил нос в бокал с шампанским — от Туззи исходил невероятно сильный запах одеколона.

— Ну конечно, — сказал он. — О чем разговор? Спрашивайте.

— Эта bellissima[60]мисс Херш. Вы очень близки?

— Ну, как вам сказать. У нас хорошие рабочие отношения. Она превосходный секретарь, говорит на нескольких языках, в общем, вполне надежная девушка.

— Да нет же, я спрашиваю, если вы близки! — Туззи сгорбился, отвернулся от гостей и свободной рукой произвел несколько быстрых движений внизу живота, напоминающих работу насоса. Глаза его с надеждой впились в лицо Беннетта.

— А, это, — сказал Беннетт. — Вы имеете в виду, трахаемся ли мы?

— Si, si, — Туззи нетерпеливо закивал. — Ну конечно, я просто забыл. Трахаемся, точно.

Беннетт с достоинством пригладил свой итонский галстук.

— Упаси бог, дружище, — сказал он возмущенным голосом. — Ну конечно, нет. Правила «Консолидированных инвестиций» в этом отношении очень строги. Плохо для морали. Мы должны думать об инвестициях, черт побери, а не о всяких там глупостях.