Я отвел взгляд от Макса и сердито посмотрел в сторону. Злясь на свою слабость. Стыдясь, что та старая физическая потребность никуда не делась, лишь впала в спячку, выжидая, когда я ослаблю бдительность.

– Эй, Сай? – В голосе Макса явственно звучало беспокойство. – Ты в порядке?

– Да, конечно.

Я поднял на него взгляд, и тут же злость моя исчезла. Хижина испарилась, унося с собой холод, оставив лишь ощущение безопасности. А в этом ни черта не было смысла.

– Урок закончен? – спросил Эдди, закрывая книгу. – Дражайшему Сайласу пора для нас сыграть.

Я моргнул и отвел взгляд от Макса.

– Да, конечно. Какие-нибудь пожелания? Но не классику, – проговорил я. – Для разнообразия что-нибудь посовременнее.

Эдди нахмурился, глядя на роскошный ковер.

– Я бы сказал, есть немного и «современной классики».

– Ну, не знаю, – произнес Макс, все еще сидя рядом со мной на скамейке. – Я много чего считаю классикой.

За окном сверкнула молния, и его лицо осветилось.

– «Меня так сильно пугают гром и молния», – пропел он, стукнув меня по руке. – Скажи, что знаешь «Богемскую рапсодию».

У мамы был песенник с композициями любимой группы, специально для пианино, чтобы я мог их сыграть. Я притворился смущенным, затем начал вступление к первым, более мягким строкам куплета.

– Да! Люблю эту песню, – проговорил Макс, и его счастье передалось и мне.

Я проиграл более медленные куплеты и первые отрывистые звуки, которые вели к третьей части, самой известной.

– Вот твоя знаковая фраза, – произнес я.

– Знаковая? – Макс нахмурился, потом во взгляде его мелькнуло понимание. – Черт, нет.

Я продолжал играть.

– Я жду. Вот она… нет. Ты снова не успел.

Макс наклонился к моему брату.

– Эдди, ты знаешь эту песню? По крайней мере, смотрел «Мир Уэйна»? Пожалуйста, скажи «да».

– Да, кажется, я видел этот фильм, – проговорил Эдди. – Довольно давно. Несомненно, редкое удовольствие. И Сайлас не раз играл эту песню для мамы.

– Сцена в машине, Эдди, – рассмеялся Макс. – Я знаю, ты ее помнишь. Ты же не бросишь меня одного…

– И снова наступает тот момент, – предупредил я.

– Боже, поверить не могу, что делаю подобное, – проговорил Макс, а затем, когда я снова подал знак, начал петь. – «Я вижу смутный мужской силуэт…»

Я так широко улыбался, что заболели проклятые щеки. Мышцы, которыми я не пользовался годами, пришли в движение. После нескольких строчек Макс перестал сдерживаться и так увлекся песней, что я не смог бросить его одного. И тоже запел. Пальцы мои непринужденно стучали по клавишам. Совсем не так я играл классические пьесы.

Тоненький голосок прошептал, что это «Queen», и напомнил, кто такой Фредди Меркьюри и что означает эта песня, но я просто велел ему заткнуться. Заглушил его музыкой и собственным ужасным пением, а затем, рассмеявшись, чуть не свалился со скамьи. К нам присоединился Эдди и, пропев высокие ноты, тряхнул головой. Да, черт возьми, мы все трясли головами, как идиоты. А пальцы мои бегали по клавишам. Я чувствовал музыку, даже не задумываясь о ней.

Мы вели себя чертовски громко. Я исполнил гитарное соло на пианино, за ним последовал финальный куплет, который звучал уже тише. Музыка замедлилась, и удары пальцев по клавишам стали мягче. Во взгляде Макса читалась теплота. Эдди удивительно красивым сопрано пел последние строки.

– «Ничто для меня не важно…»

Последняя нота повисла в воздухе, дрогнула… и разлетелась вдребезги, когда от двери раздался голос, слабый, но полный яда.

– Что, черт возьми, происходит?

Висевшее в комнате настроение – чистая радость – лопнуло, словно воздушный шарик, и сдулось. Я оторвал взгляд от Макса, убрал руки с пианино и, обернувшись, увидел отца в инвалидном кресле. Позади него огорченно застыл один из медбратьев.

Макс поднялся со скамейки, и я мысленно порадовался, что он не вскочил, словно виноватый.

Потому что – в чем нас винить? Черт возьми, мы не подростки, застигнутые в комнате отдыха после комендантского часа.

– Мистер Марш, – проговорил Макс. – Оказывается, у ваших сыновей есть способности к музыке.

Взгляд отца, казалось, пронзил его насквозь, а затем метнулся ко мне. Потом снова к Максу.

Он смотрел поочередно то на одного, то на другого, словно пытаясь сложить нас вместе. Я почувствовал, будто с меня содрали кожу, обнажая плоть. Как и в тот вечер, когда тренер Браун появился у нас в гостиной и отец рассказывал ему о моих недостатках.

– Сайлас, – проговорил отец опасно небрежным тоном. – В следующую субботу я хотел бы поужинать с твоей невестой. Давненько она не появлялась. – Его взгляд снова метнулся к Максу. – Слишком долго.

– Да, конечно, – произнес я, всеми силами стараясь не смотреть на Макса. Ненавистное слово «невеста» висело между нами в воздухе.

«Почему это важно? Так не должно быть. Просто не может».

Ненависть к себе хлынула наружу, но не огненно-горячая, а холодная, почти ледяная. Стыд меня никогда не обжигал; он просто сидел внутри подобно стылой, безжизненной глыбе льда. Желание увидеть в глазах отца восхищение и гордость вместо презрения, недоверия, отвращения превратилось почти в одержимость. Я практически этого добился, столько выстрадал, а теперь его подозрения вернулись.

«Я могу сделать лучше…»

– Хорошо, – проговорил отец. – Жду не дождусь.

Он махнул рукой, и медбрат развернул кресло, чтобы вывезти отца из гостиной. Повисла тишина, и во мне вновь проснулся мятежный дух. Отголоски прежнего меня, такого, каким я был еще до Аляски.

«Да пошел он. К черту все это. Это он должен сделать лучше…»

Я направился к двери, чтобы догнать отца, даже не зная, что, черт возьми, собираюсь сказать, но меня остановил голос Эдди – тихий и испуганный.

– Сайлас. Он хочет снова тебя услать?

– Что? Нет.

Взгляд мой метнулся к Максу. На лице его отразилось беспокойство. Забота. Сочувствие. Но не замешательство.

Он прекрасно понял, о чем говорил Эдди.

– Что происходит? – спросил я Эдди. – Ты ведь не говорил о… о чем не должен, правда?

Эдди слегка покачнулся на диване.

– После вашего недавнего столкновения с папой я высказал мистеру Кауфману беспокойство касательно того, что вас могут услать обратно…

– Перестань так говорить! – прокричал я, чувствуя, как внутри все сжимается от страха.

– Ничего особенного, – быстро проговорил Макс. – Он просто за тебя беспокоился.