который я описываю, непосредственно перед роспуском, не велось никаких других ответственных переговоров относительно образования нового кабинета, кроме тех, которые были поручены императором мне и Столыпину.

Однако вскоре после роспуска, по обстоятельствам, о которых я сообщу позже, генерал Трепов имел намерение создать кабинет из рядов кадетской партии и вел переговоры с представителями этой партии с этой целью. Я, может быть, остался теперь только один из тех, кто знал все детали странной роли, которую играл генерал Трепов в этом случае, и ввиду разоблачений по этому поводу, сделанных в России и за границей, достоверных только отчасти, считаю своим долгом в следующей главе дать более точное и более полное сообщение по этому предмету.

Вечером 21 июля я обедал в британском посольстве с сэром Артуром Николсоном (ныне лорд Карнок), чье имя часто будет появляться в следующих главах этой книги. Одним из немногих гостей был сэр Дональд Маккензи Уоллес, который сделал блестящую карьеру как корреспондент газеты Times во время Русско-турецкой войны и который в это время был дипломатическим корреспондентом этой большой английской газеты. Он считался в Англии величайшим авторитетом в русских делах и написал замечательную книгу о России, которую довел до современных событий. Он свободно говорил по-русски, чего достиг благодаря пребыванию в одной из центральных губерний России, где жил в уважаемой семье сельского священника. Он имел знакомства во всех классах русского общества, и, когда император Николай, в то время еще наследник престола, совершал свое большое путешествие на Восток, сэр Дональд Уоллес был приставлен к его особе английским правительством во время пребывания императора в Индии.

Таким образом, он был лично известен императору, который относился к нему с таким уважением, что король Эдуард VII решил послать его в описываемое мною время с конфиденциальной миссией в Петербург. Миссия заключалась в том, чтобы ознакомиться с внутренним положением России, которое причиняло много заботы в Лондоне, и служить в качестве советника сэру Артуру Николсону, который был недавно назначен на свой пост и не был еще осведомлен о положении дел в России. Сэр Дональд выполнял эту работу с большим умом и тактом. Он был принят в аудиенции императором, которому рассказал с полной откровенностью свои наблюдения, стремясь поддержать позицию умеренных либералов. Я часто беседовал с ним и, так как мы придерживались одного и того же мнения относительно умеренно-либерального движения, я рассчитывал на его скромность и сообщал ему о своих переговорах по вопросу об образовании коалиционного кабинета.

Когда мы беседовали с ним после обеда на балконе посольства, откуда открывался великолепный вид на Неву, сэр Дональд заметил мое дурное настроение, вызванное гибелью моих надежд, и попросил осведомить его о положении вещей. Я не пытался скрывать от него события, которые приняли столь несчастливый поворот, но ничего не сказал ему о том, что ожидается завтра. В этот момент к нам подошел сэр Артур Николсон, который спросил меня, какова истинная причина того циркуляра, который был получен им в тот день. Не имея права сообщать ему правду, я ответил, что правительство имеет основания ожидать серьезных беспорядков на следующий день, но что сэру Николсону нет нужды бояться за безопасность своего посольства.

Из британского посольства я отправился вдоль по набережной к резиденции Горемыкина, где члены Совета министров ожидали его возвращения из Петергофа.

Там я нашел всех членов Совета министров, исключая Столыпина, который оставался в Министерстве внутренних дел, чтобы руководить мерами предосторожности, необходимыми в связи с государственным переворотом, который должен был произойти на следующий день.

Ожидая возвращения Горемыкина, Совет министров обсуждал мелкие обыденные дела, и, наконец, к полуночи мы услышали звонок, возвещавший прибытие председателя Совета министров. И тотчас же в дверном проеме мы увидели его фигуру, поистине наиболее типичную для бюрократа. Приняв свой величественный придворный вид и стоя на пороге, он обратился к нам по-французски со следующей фразой, которая, несомненно, была подготовлена заранее с величайшей заботой: «Eh bien, messieurs, je vous dirai comme Madame de Sevigne apprenant a sa fille le marige secret de Luis XIV: Je vous le donne en cent, je vous le donne en mille, devinez ce qui se passe»[9].

Услышав это, я почувствовал слабую надежду, что предполагаемый роспуск Думы отвергнут императором, но моя надежда длилась недолго.

Позабавившись некоторое время нашим недоумением, Горемыкин заявил, что он имеет в своем портфеле указ о роспуске, подписанный императором, но что в то же самое время его величество соблаговолил освободить его от обязанностей председателя Совета министров и решил назначить в качестве его преемника Столыпина, который должен получить от государя дальнейшие инструкции относительно других перемен в кабинете.

Рано утром на следующий день указ о роспуске Думы появился в официальной газете, и, когда депутаты прибыли к Таврическому дворцу, они увидели его занятым войсками, которые не позволяли переступить порога. Несколько попыток демонстраций были легко ликвидированы полицией. Короче говоря, нигде в столице не было серьезных беспорядков, и успех такого первого государственного переворота, казалось, подтверждал мнение тех, кто считали, что правительству нужно только обнаружить свою силу, чтобы оказать решающее воздействие на революционные элементы.

Глава 7

Столыпин и кадеты

Решение императора не только распустить Думу, но в то же время поставить Столыпина во главе правительства вместо Горемыкина было поистине государственным переворотом, которого не ожидал никто, и меньше всего сам Горемыкин. Это нужно отнести на счет личной инициативы Николая II, который надеялся этим путем ослабить впечатление, которое, в связи с роспуском Думы, могло быть произведено в стране. В действительности это назначение постигла судьба полумер: оно не удовлетворило никого. Партии оппозиции, не исключая и умеренных либералов, рассматривали этот акт как прелюдию к уничтожению Манифеста 1905 года, в то время как реакционеры, раздраженные отставкой Горемыкина, которого они считали жертвой, враждебно относились к назначению человека, запятнанного, по их мнению, либерализмом.

Что касается Столыпина, он был совершенно застигнут врасплох. Он работал вместе со мной, с величайшей искренностью подготовляя возможность образования коалиционного кабинета, в котором был готов занять второстепенное место, под руководством человека, пользующегося доверием Думы, но он не считал себя достойным принять роль главы правительства. Момент был слишком критический, чтобы с его стороны было проявлено какое-либо колебание, и после аудиенции у императора на следующий день после роспуска он не имел другого выбора, как принять тяжелую обязанность, возложенную на него. В то же время он принял ее при условии, что два министра, Стишинский и Ширинский-Шихматов, которые были наиболее