Марк не мог не видеть всю гамму чувств, которые испытывала его жена – выражение её лица было красноречивее любых слов.

– Марта, милая, это не значит, что мне всё равно… – Он сделал попытку приблизиться к ней, но та отпрянула, как в испуге, не сводя с него глаз, наполненных болью и обидой.

– Да, ты прав – это моя проблема, – сказала она после некоторой паузы. – Проблема полюбить человека, для которого я ничего не значу…

– Ты всё не так поняла, Марта, и ты сама не знаешь, что говоришь. – Марк сделал попытку как-то успокоить жену, но она только мотнула головой, будто просила не перебивать её.

– Почему так происходит? – она словно размышляла вслух. – Почему если я люблю человека и делаю всё для того, чтобы ему было хорошо, и готова для него на всё, это воспринимается как должное? И если я прямо не прошу чего-то в ответ, чего-то, что мне тоже нужно получать от него, то это понимается как молчаливое подтверждение того, что мне как будто и так хорошо? Мне не трудно чем-то поступиться, сделать что-то – большое или маленькое – а человек просто продолжает жить, как ему нравится, как ему удобно, не предпринимая ни малейших усилий ради меня…

– Марта. – Он стоял, по-прежнему спокоен, и это спокойствие было для неё больнее любых его эмоций. – Каждый человек имеет право на свою жизнь. На то, чтобы жить её так, как ему нравится! Никто не вправе требовать от другого отказаться от себя самого. Это не значит, что никто никому ничего не должен. Но и жизнь надо проживать, в первую очередь, свою. К счастью, не случилось ничего, что поставило бы кого-то из нас перед выбором: жертвовать собой ради кого-то или чего-то или нет. Марта, это просто жизнь. Живи её, не привлекая к ответственности за это других.

К концу этой тирады Марк почувствовал некоторую досаду. Как и у большинства людей, непонимание вызывало у него раздражение. Почти всегда он рассматривал непонимание исключительно как следствие человеческой глупости и ограниченности, а последние были самыми презираемыми им качествами.

– Разве я много прошу? Несколько часов… даже час в день! Раньше ты легко находил это время.

Марта снова вспомнила первые месяцы их романа, и ей захотелось расплакаться. Ведь всё было так прекрасно! Она была нужна ему и, получается, была частью той жизни, которую он тогда хотел жить, а теперь он отводил ей совсем другое место.

Она не хотела смотреть правде в глаза – это было слишком мучительно. Ей подумалось, что если воскресить у мужа воспоминания о его былой страсти, он поймёт, что она хочет донести до него, почему она стала так несчастна.

– Но ведь ты хотел проживать свою жизнь со мной! Тебе не надо было ничем жертвовать, чтобы найти время на меня. Ты же сам позвал меня сюда – зачем же ты это сделал? – Умоляющие нотки в её голосе смешивались с горечью и неким негодованием, как если бы Марта возмущалась какой-то несправедливостью. – Если мужчина увозит женщину в другую страну, он берёт на себя обязательства!.. – последняя фраза прозвучала откровенным упрёком, и она заметила, как тень пробежала по лицу Марка.

– Чего ты от меня хочешь? – его красивое лицо исказила гримаса раздражения. – В конце концов, я тебе ничего не обещал!

Не обещал! Как будто обещания – это всегда только слова и клятвы; нотариально заверенные бумаги и печати. Не обещал! Как будто поступки ничего не значат, как будто за ними ничего не стоит и не может стоять. Не обещал! Как будто, затевая отношения с женщиной, мужчина не даёт ей этим понять, что она что-то значит для него. Как будто, вступая в брак, люди не соглашаются тем самым на верность, терпение, заботу; на маленькие жертвы друг для друга, для их пары; на то, что жизнь уже не будет такой, как раньше. Не обещал! Как будто обещания – это то, что произнесено вслух, тогда как, напротив, в жизни обещания очень часто складываются, в первую очередь, именно из поступков. И глуп тот человек, который полагает, что, как бы он себя ни вёл, какие бы действия ни совершал, но до тех пор, пока он не произнёс ничего вслух, ничто и ни к чему не обязывает его.

Марта хотела ответить, но почувствовала, что не может ничего произнести – ничего, что выражало бы её чувства. Она вспомнила, как часто встречала в книгах выражение «слова застряли в горле» – сейчас она поняла, что оно значит. Ничто из того, что она могла бы сказать, уже не имело значения. Она почувствовала, как внезапно жгучие слёзы подступили к глазам – так внезапно, что она даже растерялась. Поспешно отвернулась, прижав ладони к лицу, и вышла из комнаты.

Боль, почти физическая, сжала её, не давая дышать, не оставляя сил, чтобы двигаться. В каком-то отупении она закрылась в ванной комнате, почти машинально открыла кран. Струя воды хлынула в раковину, и с ней – слёзы из глаз. Марта не столько плакала, сколько судорожно вздрагивала; подставляла ладони, чтобы набрать воды, прижимала мокрые пальцы к лицу. Она не думала о том, что происходит, не думала о словах мужа, о его поведении; не пыталась ничего анализировать. Она просто знала каким-то шестым чувством, ощущала всем своим нутром: всё кончено.

Снег был таким ослепительно-белым, так играл на солнце бриллиантовыми брызгами, что было больно смотреть. Толстенным пухлым одеялом он покрывал поля, где ждали весны озимые, укутывал классической белой шалью разлапистые ели в перелесках, нарядно сверкал на голых ветках берез, контрастируя с густой синевой ясного неба. Февраль уже подходил к концу, но природа вдали от городских испарений была ещё совсем по-зимнему белой и нетронутой поднимавшимся всё раньше и всё выше солнцем.

Марта рассеянно разглядывала пейзаж из окна автомобиля, по-детски прижавшись лбом к стеклу. Картина русской зимы, как всегда, трогала её, воскрешая смутные воспоминания о слышанных в детстве поверьях и сказаниях, находя своей красотой отклик в её восприимчивой душе. Марта любовалась давно забытой бескрайней белизной с глубокими синими тенями, золотыми искрами там, куда попадал солнечный луч. Вся эта красота, совершенная в своей естественности, почему-то навевала печаль – как если бы Марта уже сейчас сожалела о её недолговечности. А может, ей было грустно от того, что детские сказки так и не стали явью, как ни старалась она поверить в них.

Она ни о чём не думала – не хотела, не могла. Последние три недели Марте казалось, что она находится в каком-то оцепенении, – как будто под анестезией, спасительно заглушающей боль и тем самым позволяющей не сойти с ума. Она вся была словно завёрнута в толстый слой ваты, сквозь который раздражители из внешнего мира проникали уже приглушёнными, лишёнными своей изначальной силы воздействия.

После того разговора с Марком она решила поехать в Москву. Испариться, исчезнуть из той жизни было её единственным желанием. Оставаться в месте, где в одночасье разбились вдребезги все её планы и представления о собственном существовании, было невыносимо. Сейчас они с родителями возвращались из поездки в Переславль, куда Марта так и не собралась съездить, прожив в Москве тридцать лет. Ей всегда очень хотелось посмотреть и старинные монастыри, и иконы; проникнуться тем духом, той верой, что пропитала эти места. Но как и большинство людей, она откладывала всё, не требующее безотлагательного решения, на туманное «потом», которое так и отодвигалось в череде дней и лет в бесконечность.