Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Луна не сожмет руку в кулак и не сокрушит препятствия, пока не придет время.
Она смотрела так холодно и пусто, с такой верой в свои слова! Сразу ясно – она заметит неладное очень нескоро. Хотя вдруг это к лучшему? Есть шанс, что она сумеет умереть в мире и покое, со своей семьей, так и не став инструментом в руках высших сил.
Помню, мама еще до моего освобождения говорила, что мысли и убеждения человека столь же материальны, как кружка, которую он держит в руках, или кровать, на которой спит. Наказывая носить крестик, она добавляла: «Не сам крест защищает от темных сил, а вера, что в него вложена». У меня было много времени для размышлений, и в результате я пришла к выводу: необязательно иметь символ веры. Достаточно просто не сомневаться и, поднимая голову вверх, при виде неба думать: «Я верю».
Так и с Хель. Она находится в самом центре воронки вьющихся вокруг монстров, но не верит в них – и они ее не трогают. Ее убежденность служит зеркальным щитом, крепким и непробиваемым. Хотелось бы, чтобы она сохранила его до финала, и беды ее не коснулись, с другой – чтобы тот пал, рассеялся стеклянной пылью, и Луна смогла взойти на небосвод одновременно с Солнцем. Чтобы свершилось невозможное.
Я шла по дороге, балансируя на полоске света от фонарей, как на тонком канате, натянутом над пропастью, и чувствовала себя пылинкой в необъемлемой Вселенной. Незначительной, ничтожной, плывущей по течению и теряющейся в пространстве из-за постоянных дуновений ветра – дыхания высших.
И зачем я еще живу? Могущество Господина не знает границ – восстановившись, он мог бы погрузить в объятия пламени всю планету. Даже сейчас, будучи слабым из-за того, что люди его забыли, он способен на многое. Я не нужна ему. По крайней мере, не очевидно. Я приношу ничтожную пользу – информацию о волках в целом и планах одного Волка, которого так глупо и случайно выдает Гери. Он мог бы и самостоятельно добыть ее, практически не прикладывая усилий, но использует меня.
Это терзает душу – непонимание, смирение, ожидание, желание угодить.
Имея тихую спокойную жизнь в скромном уголке мира, человек грезит приключениями. Ему кажутся противными пение птиц за окном, тишина в комнате, шелест книжных страниц и пылинки на кухне. Он жаждет выйти за пределы своей норы, прыгнуть в бурный поток. И только когда его затянет в эпицентр бури, он осознает, насколько промахнулся. Я тоже прыгнула в неизвестность, лишь бы избавиться от покоя и размеренного существования в четырех стенах, и теперь не знаю, примешать ли к благодарности каплю сожаления.
Господин вытянул меня из болота статики, и за это я должна ползать перед ним на коленях. Этим я и занимаюсь. И мне нравится. Каким ничтожеством я выросла.
Сзади что-то громко зашелестело, и я резко, на инстинктах, обернулась. Ничего.
Меня охватил озноб; я обняла себя за плечи, чтобы унять дрожь.
Эй, Арлекин, не будь такой. Ты всего лишь идешь домой, и до подъезда осталась пара шагов. Плевать, что совсем недавно ты наткнулась здесь на труп, который теперь является тебе в кошмарах и преследует с сонмом призраков, созданных твоей извращенной фантазией.
Я вглядывалась в пустоту, и лишь затем неуверенно вернулась на узкую тропу света, но не успела пройти и метра, как что-то толкнуло меня. Мышцы сжались в предвкушении боли, но ее не последовало – меня резко схватили за ворот куртки и дернули вверх, заставив поперхнуться воздухом.
Спиной я почувствовала твердость чьей-то груди, к которой меня прижали, обхватив талию. Затылок защекотал длинный мех.
– Вечер добрый, Арлекин, – мурлыкнул знакомый голос в ухо.
От неожиданности и благоговения я обомлела. Господин обнимал меня, и его подбородок упирался мне в макушку. Из-за близости тел я имела честь дышать с ним в унисон; сердце зашлось от безудержного восторга.
– Забавно видеть, как ты шарахаешься от каждой тени, – хихикнул он. – Не думал, что тебя так легко вывести из равновесия.
Я сглотнула.
– Прошу прощения за то, что разочаровала…
Он цокнул языком:
– В этот раз ты меня не разочаровала. Сказал же, забавно.
Да, для него «забавно» – это хорошо. Он любит все в какой-то степени смешное. Только чувство юмора у него своеобразное, и порой его шутки оборачиваются неприятностями – или катастрофой. Но он заливается смехом, звонким, переливчатым, по-детски искренним, и это самое главное.
– Страшно?
Не знай я его, подумала бы, что это забота.
– Немного.
– Не заикайся, Арлекин, сегодня я пришел не для этого, – он небрежно отбросил прядь моих волос назад.
Стоило бы расслабиться, но…
– Тебе неинтересно, для чего?
– Интересно, Господин.
– Другое дело! – обрадовался он. – Я хотел похвалить тебя. Ты великолепно справилась с задачей. Хель тебе доверяет, хотя вы знакомы совсем недолго. Но не так, как Паку, так что поднапрягись. Завлеки ее в свои сети, отключи бдительность, подчини себе и перетяни на нашу сторону.
– Так просто не получится.
Руки на моей талии сжались сильнее, так что нервные окончания пронзили отголоски боли. Тон Господина плавно перетек в угрозу:
– Почему, позволь спросить?
– Она не поддается простым уловкам, – проблеяла я, – никому не доверяет. Хочет выбирать сама.
Холодные пальцы щупальцами обвили шею:
– Тогда сделай так, чтобы она выбрала нас, не подозревая о том, что это не ее решение.
Я и представить себе не смогла, как можно провернуть подобное с Хель. Она не из тех, кто не замечает чужого влияния – так дорожит собой и своим внутренним миром, правом самостоятельно распоряжаться своей жизнью, что на любую попытку надавить последует весьма бурная реакция. Она как черепаха – ползет спокойно, будучи независимой и безразличной ко всему, даже к бегу времени, но только человек приблизится или постучит палкой по панцирю, тут же прячет голову в своей крепости.
– Как? – прошептала я. – Поговорить?
Тихий смех:
– Нет-нет-нет. Ты только что утверждала, что она невосприимчива к пустым убеждениям, и это правда. Что-нибудь другое.
Места, где кожа Господина соприкасалась с моей, нещадно горели. Огненные языки подступили к глазам, так что из них сами собой потекли слезы. Я принялась судорожно соображать; догадки и идеи калейдоскопом проносились в разуме, но отбрасывались друг за
