даже ссались, когда я выбегал в яму из темного туннеля. Все сторонились меня. Это было то, в чем я был уверен.

667-ой сказал мне, что мы все под властью Господина и были одинаковы. Мы должны защищать друг друга.

Я всегда заботился только о себе.

Лязг закрывающейся двери камеры эхом отразился от каменных стен. А потом мы погрузились в тишину. Моя голова откинулась на холодную стену, и я закрыл глаза, просто дыша.

Я хотел отключиться. Просто заснуть и проснуться, обнаружив, что 152-ую забрали, и моя жизнь возвращается к тому, какой она была всегда. Я почувствовал, как морщины пролегли у меня на лбу, когда я подумал о своей жизни до последних двух недель. Каждый день был одинаков: проснулся, поел, накачан наркотой, тренировался. Затем в дни поединков — убивал. Это был бесконечный цикл.

В глубине моего живота образовалась дыра. 140-ой сказал мне, что привилегия, которую мы получили, будучи чемпионами, заключалась в том, чтобы быть свободными от наркоты. Мы могли думать. Думать самостоятельно. Большую часть своей жизни я не помнил, как жил до того, как меня похитили.

Я даже не знаю свое собственное имя.

Как только я был свободен от наркоты и меня перевели в это помещение, я быстро вошел в свою рутину. Но сейчас 140-ой зародил в моей голове семя размышлений. Зерно свободной мысли. Открыв глаза, я посмотрел на свои порезанные ноги и руки. Я увидел, как кровь измазала мой живот и теперь высыхает на моей идентификационной татуировке.

901-ый. Я был 901-ым, ни больше ни меньше. Я был Питбулем Арзиани. Самым эффективным и успешным убийцей, которого когда-то знала Кровавая Яма. Я задался вопросом: был ли когда-нибудь чем-то большим? Если бы освободился из этого места, мог бы я стать чем-то большим? Сжатие моей груди сказало мне, что я был, и я мог.

Я попытался представить себе, каким был мир над землей. И не смог. Мое единственное воспоминание было о том, что я когда-то был там, когда меня забрали Призраки. Когда они прибыли ночью и подняли меня с постели.

Больше ничего не было.

Я подумал о тысячах инвесторов. Я подумал о зрителях, которые сидели в толпе на боях. Они были не из Ямы. Они приходили снаружи. У них были свои жизни. Они были свободными.

Почему мы были несвободными? Почему я был не свободен?

Кожа вокруг моих ран стала подергиваться. Я знал, что у меня нет другого выбора, кроме как ухаживать за ними. Если я хочу быть в порядке к турниру, то должен подлечить раны, чтобы не развилась инфекция.

Подняв мешочек с пола, я разорвал его, нитка была уже вдета в иглу. Подняв руку, взял иглу и поднес к своей первой ране. Я даже не вздрогнул, когда игла проткнула кожу. Я привык к большему, чем этот уровень боли. Хотя я хмыкнул, когда дошел до середины. Я не смог дотянуться до верхней части раны под таким углом.

Отпустив руку, я вздохнул. Моя челюсть сжалась от разочарования.

— Почему? — моя голова повернулась в сторону угла, в котором сидела 152-ая.

Когда я встретился с ее голубыми глазами, ее щеки вспыхнули. Ее руки были обвиты вокруг колен. Колен, которые были прижаты как можно ближе к груди.

Мои глаза сузились, не понимая, что она имела в виду. Видя мое замешательство, она сглотнула, а затем объяснилась:

— Зачем ты это сделал? — она отвела взгляд. — Почему ты просто не позволил мне умереть?

Я заерзал на полу. Затем боль пронзила мою грудь так сильно, что я подумал, будто она может разорваться. Ее голос звучал так печально, так подавлено. Я не мог этого вынести. Мое внимание привлекла красная линия на ее шее. Я осознал, насколько близок был охранник от того, чтобы вскрыть ей горло. Когда мое внимание вернулось к ее лицу, она пристально смотрела на меня. Я не мог понять выражения ее лица, но заметил, как она красива.

Такая чертовски красивая.

Металлический браслет на ее запястье отражал свет, свисающей со стены лампы. Когда мое видение затерялось в мыслях, я ответил:

— Я не мог видеть твою смерть.

Последовала долгая пауза.

— Но почему? Я не понимаю. Ты… ты не хочешь меня.

Ее голова наклонилась вперед, темные волосы закрыли лицо. Я подумал, что она закончила говорить, но она прошептала:

— Тебе следовало дать мне умереть.

Боль в моей груди переросла в агонию.

— Никто не должен умирать от руки Призрака.

Она подняла голову, и у меня в горле встал ком, когда я увидел слезы, стекающие по ее гладким щекам. Она невесело рассмеялась и спросила:

— Даже шлюха Господина?

Мой взгляд снова опустился на ее браслет. Я ненавидел слышать то, как грустно она говорила. Мои пальцы сжались в кулак. Я сделал три глубоких вдоха. На четвертый заставил себя посмотреть ей в глаза.

— Ты не шлюха.

Она нахмурилась.

— Ты не веришь в это. Ты думаешь, что я принадлежу Господину, что хочу его.

Ее нижняя губа задрожала, когда она добавила:

— Знаешь, он причиняет мне боль. Он заставляет меня истекать кровью и оставляет синяки на моем теле и лице.

Я замер. Пламя ненависти окружило мое сердце, нагревая кровь. Затем ее голова склонилась набок.

— Но ты этого не делаешь, — добавила она почти беззвучно. — Ты не хочешь меня, но ты даешь мне свое освобождение, чтобы спасти меня от боли. Ты не хочешь меня, но ты причиняешь боль себе, чтобы спасти мою жизнь. — Румянец на ее щеках окрасился в алый цвет. — И когда ты берешь меня, ты не причиняешь мне боль. Ты нежный, хотя и большого роста. Ты мог бы закончить эту игру Господина. Ты добрый и мягкий… и ты даришь мне свою заботу.

Мне нечего было сказать ей в ответ. 152-ая отвела взгляд и уставилась на дальнюю стену.

— Ты Питбуль Арзиани. Тебя боятся. Но для меня ты — безопасность.

Низкое рычание вырвалось из моего горла при ее словах. И снова неведомое чувство поселилось в моем сердце, прогоняя жар. Я попытался отвести взгляд от этой моны, свернувшейся калачиком у стены, но не смог. Она поймала меня в ловушку.

Внезапный холодный порыв воздуха прокатился по моей камере, охладив раны. Шипя от ощущения ветерка на моей разорванной и обнаженной плоти, я посмотрел на вниз и взял иглу. Я попытался наклониться