– Игорь, раз ты тоже идешь, прихватите тогда по парочке полешков, – попросил Юрий, когда я уже оделся. – Мы тоже захватим.

– Девчонки! Завтра в перерывах между погружениями, ближе к обеду, можем покататься на мотоцикле. Совершить, так сказать, заезд к центру Байкала, – уже провожая нас и стоя в проеме растворенной входной двери, пообещал, широко улыбаясь, Женя Путилов, весь освещенный сзади яркой лампой, горевшей в тамбуре.

Дверь захлопнулась. Квадрат янтарного света со льда исчез, и мы остались одни под звездным небом, обильно усеянным голубоватыми ледышками, словно прикрепленными к мягкому бархату ночи и порой подмигивающими нам.

Я и Ольга пошли за вагон к рундуку за дровами, вытащив оттуда на ощупь, поскольку лампа над входной дверью отчего-то не горела, по два полена.

Когда мы с ними в руках вырулили из-за вагончика к дороге, ведущей от нашего ледового лагеря к причалу, находящемуся напротив биостанции, то увидели следующую картинку.

Юрий, подхватив под руки Алису и Татьяну, которые в свободных руках держали по полену, бодро шагал по наезженной, в наметенном здесь на лед неглубоком снегу, дороге к деревне уже шагах в двадцати от нас и, по-видимому, рассказывал девушкам что-то очень веселое, судя по их то и дело колышущимся от смеха плечам.

Надежда и Мурахвери – он с очередным подаренным ему портретом в руке, она с этюдником через плечо – шли прямо к берегу, чтобы уже по береговой дороге, по которой местные жители вывозили зимой в деревню сено, состогованное в падях летом, дойти до поселка. Впрочем, дорога эта из-за нечастого ее использования была не очень накатанной, а потому неудобной.

Александр с Надеждой также о чем-то оживленно говорили. Вернее, говорил, похоже, только он, разводя руками с трепещущим в такие минуты, словно крыло бабочки, белым листом бумаги, а Надежда, слегка наклонив набок голову, внимательно слушала.

Они шли к высокому темному берегу с неясными контурными очертаниями деревьев на нем.

Карабанов с Алисой и Татьяной, как быстрая тройка, чуть ли не вприпрыжку энергично удалялись к рассыпанным на берегу в высоких снегах теплым и веселым деревенским огонькам.

Мы с Ольгой, примерно уже в полусотне метров от них, молча шагали туда же, к едва видимому и выпирающему изо льда темным силуэтом бревенчатому причалу.

Как-то так незаметно получилось, что единственная эта дорога, ведущая к нему, распалась фактически на три самостоятельных пути. И все мы, идя в одно место, шли к нему все же по-разному.

Березовые поленья слегка светились в полумраке, нелепо, ниже колен, удлиняя мои руки и будто мешали заговорить о чем-то веселом и непринужденном. И, казалось, от этого я испытывал тягостную скованность.

– Игорь, – вновь взяв инициативу в свои руки, заговорила Ольга, – все, что о вас рассказывали сегодня за ужином, – правда?

– Почти…

– Тогда все это совсем не смешно, а очень даже страшно… – задумчиво произнесла она.

Деревня вдруг разом мигнула всеми своими огнями и погрузилась в темь и тишину.

Перестал работать биостанцевский движок, дающий электричество. И зимой отключающийся иногда раньше, часов в десять, а не в полночь, как обычно.

Свет звезд от этой всеобъемлющей теперь темноты стал более выпуклым и ярким.

– Ольга, видите, вон там три звезды в ряд? – наконец-то нашелся я что сказать и указал ей поленом в нужном направлении. – Это Альтаир – в центре, вверху – Денеб, а внизу – Вега. Альтаир – звезда счастья. Так что можете загадать что-нибудь сокровенное, глядя на нее. Говорят, то, чего пожелаешь, обязательно сбудется. Надо только очень сильно этого хотеть.

– Да у меня вроде и нет никаких особо заветных желаний… – впрочем, не совсем уверенно ответила она. (А я подумал про себя: так не бывает.) – А к тому же мне и так сегодня очень хорошо. Настолько хорошо, что и желать чего-то еще вроде бы излишне, – более уверенно и, по-моему, совершенно искренне сказала она, как-то по особому взглянув на меня. И, уронив на лед с легким позвоном поленья, раскинула руки, сведя их потом за головой, и, глядя в огромное загадочное небо, несколько раз прокрутилась, словно вальсируя в паре с почти неощущаемым ветерком, прилетевшим вдруг из пади и принесшим более теплый, с запахом талого снега воздух.

Она ни с того ни с сего рассмеялась и, шагнув ко мне, озорно сказала: «Вы такой смешной сейчас почему-то, на гномика похожи». («Хорошо хоть не на Квазимодо», – подумал я.) И вдруг вновь став серьезной, пристально взглянула мне в глаза, порывисто обняла и, крепко зажмурив глаза, словно собиралась кинуться в прорубь, поцеловала.

А я все это время стоял как пень, не выпуская из рук поленьев, боясь, что они могут упасть ей на ноги.

– Ну вот мое желание и исполнилось, – сказала она не то с грустью, не то с горечью, уже отстранившись от меня и переводя дыхание, будто только что взбежала на второй этаж. – Только я хотела, чтобы инициатива исходила от тебя, – вдруг перешла она на ты. – Дальше не провожайте, не надо. Здесь же не город, так что ничего плохого со мной не случится. Дойду одна, – сказала Ольга, поднимая свои поленья. Мои она тоже взяла, положив к себе в охапку, и еще раз наклонилась ко мне и уже дружески, а не как минуту назад, чмокнула в щеку. Так старшая сестра может поцеловать своего неразумного нашкодившего младшего братишку.

– Ой, какой ты колючий! – Она все еще путалась между вы и ты. – Прямо «Ежик в тумане», – снова рассмеялась Ольга.

И я вспомнил, что, в отличие от других, даже не успел сегодня побриться к нашему праздничному ужину.

– Ну идите, – чуть ли не подтолкнула она меня свободной рукой. – Вон как красиво, карнавально даже, сверкают огоньки вашего лагеря.

Я оглянулся назад и увидел, что лампочка на мачте зажжена и окна нашего жилого вагончика тоже весело играют желтоватым светом среди этой нехолодной ночи на излете зимы среди ледового безмолвия.

Вновь обернувшись к Ольге, я увидел, что она, слегка пригнувшись, уже поднимается на берег и снег знакомо, безразлично поскрипывает под ее камусовыми унтами.

Шаги ее были упругими и плавными. И, глядя на эту рослую молодую девушку, верилось, что никакая нация, в которой есть такие свежие сильные женщины, не может исчезнуть во времени. Все в ней было добротно, прочно и с любовью сработано матушкой-природой. Чем-то неуловимым она напоминала мне легендарных валькирий из скандинавских саг. И вкус горячего поцелуя этой валькирии до сих пор приятно ощущался на моих растрескавшихся от ветра губах. Но повторить его я б не хотел. Мое желание под звездой Альтаир было совсем иное. Я вспомнил вдруг свою любимую, во всяком случае мне так тогда казалось, девушку Ингу, и то, что у нее через несколько дней будет день рождения. И наверняка на ее двадцатилетие соберутся друзья и их литовские родственники, с незапамятных времен осевшие в Сибири, но не забывшие, к счастью, ни своих обычаев, ни песен, ни языка.

Надо будет отпроситься у Ромашкина и сгонять дня на два в город.