Их встречала неожиданно большая толпа, которую сдерживали констебли. Она робко улыбнулась и помахала рукой безликой массе людей, кричавших «Агата! Агата!», словно она была кинозвездой. Как ни странно, сопровождавший ее действительно звезда экрана и сцены дородный Френсис Л. Салливан (который в своем смокинге больше походил на метрдотеля) вызвал куда меньше приветственных криков, нежели она.

Агата определенно не чувствовала себя звездой. А сознавала располневшей пожилой женщиной, весьма неловко втиснувшейся в вечернее платье из шифона, купленное несколько сезонов (и дюжину килограммов) назад. Однако ее шуба покрывала множество огрехов, а путь по ковровой дорожке был благословенно коротким.

В фойе публику пока не пускали, и небольшой фуршет с коктейлями для главных участников (за исключением актеров, конечно: их, как невест перед свадьбой, никто не должен был видеть) уже шел. Нервничающие участники премьеры толпились вокруг стоек, обмениваясь добрыми пожеланиями (в том числе странным американским напутствием «чтоб тебе ногу сломать»[10]), рукопожатиями и поцелуями в щечку и называя всех «дорогушами».

Однако она почувствовала холодность кое-кого из тех, кто участвовал в недавнем опросе в соседнем пабе.

Холодный фронт дал о себе знать еще в «Савойе», когда Ларри Салливан почти не говорил с ней. Оказавшись на заднем сиденье «Роллс-Ройса», она спросила актера: что, он на нее обижен?

– Обижен? – переспросил Ларри, выгнув бровь. – Это еще слабо сказано. Агата, как вы могли участвовать в этом допросе?

– Если вы о разговоре с инспектором Гриноу, то он показался мне вполне вежливым и формальным. Право, Ларри: мы ведь все имели констакт с жертвой самого громкого дела об убийстве за всю войну. Опрос полиции был неизбежен.

Он фыркнул:

– Но вы же не подозреваете меня в опрометчивых поступках!

Так вот в чем дело: Ларри опасался не того, что может оказаться под подозрением в убийстве, а что его красавица жена услышит что-нибудь лишнее.

– Нет, конечно, – заверила его Агата. – По-моему, инспектора вообще не интересует никто в театре на данном этапе.

– Вы имеете в виду – из-за остальных двух убийств.

– Совершенно верно. Это явно серийные убийства, так что мысль о том, что та девица была чьей-то убитой любовницей, уже отпала.

Ларри выпучил глаза:

– Инспектор такое подумал?

Она прикоснулась к рукаву черного смокинга:

– Ларри, прошу вас. Инспектор вообще ничего не думает. Давайте оставим мелодрамы для театра, хорошо?

Смутившись, Ларри какое-то время молчал, а потом одарил ее ребяческой улыбкой:

– Мне было бы ужасно неприятно, если бы вы были обо мне плохого мнения, Агата. Я вас так ценю!

– Не сомневаюсь, дорогуша, – отозвалась она.

Холоднее всех, пожалуй, держалась Айрин Моррис. Актриса, переквалифицировавшаяся в режиссера, сменила строгий костюм для репетиций на чудесное черное платье, выгодно подчеркивавшее фигуру, которой одновременно удавалось быть и худощавой, и женственной. Ее макияж был безупречен: темные глаза красиво подчеркнуты, помада смелого темно-малинового цвета.

– Странно, что вы не прихватили своего инспектора, – проговорила Айрин с ледяной улыбкой.

– Я его звала, – ответила Агата, поняв, что с ней пытаются играть, – но это отвратительное дело заставляет его работать и вечерами.

В несколько преждевременной демонстрации триумфа (занавес ведь даже еще не поднимали) официанты в красных куртках сновали между гостями с подносами, заставленными бокалами с шампанским. Айрин взяла себе один. Агата – нет: она не позволяла себе спиртные напитки.

– Не знай я вас достаточно хорошо, – заявила Айрин, – я бы решила, что вы втянули нас в эту ужасную историю ради рекламы.

– Но вы достаточно хорошо меня знаете.

– Ну, никаких публикаций не было, это верно. Не заблуждайтесь – я и сама об этом подумывала. Постановкам в такое время нужна любая поддержка.

Не разобравшись, продолжает ли Айрин играть с ней, Агата одарила ее самой теплой улыбкой и проговорила:

– Если вы действительно превратите это в рекламный трюк, дорогуша, то ни вы, ни ваш муж можете больше не обращаться ко мне с предложением ставить мои пьесы… Прошу прощения.

– Агата, – поспешно сказала Айрин, касаясь ее плеча (она уже успела отвернуться), – простите меня. Премьерные нервы.

Агата повернулась обратно и улыбнулась уже искренне:

– Понимаю. Знайте: я считаю, что вы отлично поработали.

– Пьеса чудесная. Кажется, ее нельзя было испортить, даже если стараться.

Теперь уже улыбка у Агаты вышла загадочной:

– Ах, я уверена, что вы смогли бы, дорогуша.

Оставив озадаченно хмурящуюся Айрин, Агата отыскала Джанет Камминз с мужем: они довольно смущенно стояли у стены, явно чувствуя себя лишними. Молодой человек эффектно выглядел в своем синем мундире, а Джанет была ослепительно хороша, подтверждая реальность расхожего штампа, когда секретарша снимает очки – и оказывается настоящей красавицей. Пышногрудой Джанет очень шло розовое платье с открытыми плечами.

– Ну что ж, пилот Камминз, – проговорила Агата, протягивая ему руку.

Он взял ее с легкой улыбкой:

– Боюсь, что не знаю, надо ли ее пожимать или целовать.

– Целиком ваш выбор.

Он пожал ей руку – и все трое весело засмеялись.

– Вы просто восхитительны, – сказала Агата Джанет. – Ваше место – на сцене.

Секретарь широко улыбнулась и чуть ли не зарумянилась. Кожа у нее была нежная и светлая, черные волосы красиво вились. Мысль о том, что Камминзу при такой роскошной жене может понадобиться знакомство с проститутками, показалась Агате нелепой.

– Боюсь, – сказала Джанет, запоздало реагируя на комплимент Агаты, – что мои детские мечты стать актрисой были задавлены страхом перед публикой.

– Я страдала тем же недугом, – призналась Агата и обратилась к пилоту: – Я так рада, что вам удалось получить увольнение сегодня!

– На самом деле, у меня опять было дежурство, но ваш друг Стивен Глэнвилл из министерства устроил мне увольнение. Я смогу провести всю ночь с Джанет: вернуться мне велено в девять утра. Он настоящий джентльмен, ваш мистер Глэнвилл.

– Совершенно верно. Он здесь сегодня будет. Жду его с минуту на минуту.

– Чувствую себя дурнем, – сказал курсант, – что не принес книгу вам на подпись.

– Забыли?

– Ну… я подумал, что это невежливо, в такой день.

– Чепуха. Я попозже вас обеспечу.

Его улыбка была заразительно юной.