– Из квартиры Жуаннэ ничего, кроме того, что заметила миссис Маллоуэн. О, я еще нашел рулон широкого лейкопластыря в ящичке того же туалетного столика.

– Лейкопластырь, гм… В этом есть что-то значимое?

– Может, и нет. Но из ленты вырезан небольшой прямоугольник – я бы сказал, недавно. Если его использовали, чтобы заклеить один из украденных предметов… ну, надежда с нами всегда.

– Как и разочарования. Кстати, в свинарнике Жуаннэ хороших отпечатков нет, а я собирал и обрабатывал их лично, прямо на месте.

Гриноу хмыкнул:

– Ну, безотносительно отпечатков, это явно был тот же человек. Эти убийства очень характерны своим зверством.

– Совершенно верно. Спилсбери подтвердил, что порезы и удушение указывают на левшу, как и мои отпечатки пальцев. Похоже, мы близки к цели.

– И в то же время очень далеки от нее, – сухо отозвался Гриноу. – Спасибо, Фред.

– Бывай здоров, Тед.

Из всех рассказов проституток самые интересные касались аристократичного гражданского клиента, который представлялся то герцогом, то графом – и чей лоск исчезал, как только дело доходило до секса. Он был груб. Некоторые женщины утверждали, что он «душил» их во время акта… как выразилась одна: «В шутку, знаешь ли».

Гриноу дежурил по две смены подряд, и ему пришлось отказаться от щедро предложенных Агатой билетов на премьеру ее пьесы. Он подумал, что актеры сейчас как раз на подмостках – был уже вечер, затемнение началось – и понадеялся, что его приятельница получает от спектакля удовольствие и что ее вымышленные убийства публика принимает хорошо. Эти мысли по иронии судьбы предшествовали первому реальному прорыву в расследовании.

Филлис О’Двайер – проститутка, чьи подруги упоминали о ее столкновении с «зверским» клиентом, который вроде пытался ее убить, наконец явилась сама.

Привлекательная женщина тридцати с лишним лет, чьи черты застыли в холодной неподвижности, сидела, скрестив стройные ноги в шелковых чулках, и курила, время от времени выпуская кольца дыма. Глаза у нее были голубые, широко расставленные, лицо тоже сердечком, с фальшивой родинкой. Волосы были того рыжего цвета, что неизвестен Богу, но хорошо знаком дамским салонам Вест-Энда. На ней был черный костюм с поразительной красной шелковой блузкой – из той дешевки, которая может неожиданно оказаться дорогой.

– Вы меня ищете, как я слышала, – сказала она. У нее был ломкий голос, пострадавший за долгие годы обильной выпивки и слишком громких воплей… возможно, слишком частых пьяных воплей. – Я вообще-то не пряталась. Неужели столько чертовых полисменов не могли найти одну рыжую малышку?

В Филлис было метр семьдесят роста, а весила она все шестьдесят пять килограммов, не меньше.

– Просто удивительно, – согласился Гриноу, раскуривая новую сигару, – что только ни находится, когда речь заходит о тысяче фунтов.

Филлис сверкнула глазами:

– Я не врать пришла, шеф. Я до смерти перепугалась, честно. Господи, я уже решила, что труп.

Откинувшись на спинку кресла и скрестив руки, Гриноу предложил:

– Почему бы тебе не рассказать мне всю историю, Филлис?

– Вот нечего так со мной, шеф. Я пришла сюда по доброй воле, как добропорядочная гражданка, чтобы вам помочь. Нечего называть меня лгуньей.

– А я и не называл.

– Я могу читать между строчек. Я всякая разная, но только не дура. Вот что я вам скажу, инспектор: это правда, до единого словечка. А если не верите, то засуньте мой рассказ прямо себе в… папку.

– Говори, Филлис. Я весь внимание.

– Ух! Собираетесь содрать с меня за это два фунта?

Она имела в виду, что Гриноу мог обвинить ее в проституции, если она признается: два фунта были стандартным штрафом.

– Нет. Это бесплатно.

Она улыбнулась с небрежным распутством:

– В моей профессии ничего бесплатно не бывает, шеф… Короче, слушайте. Я познакомилась с одним пилотом у ресторана «Одденано» на Риджент-стрит. Это курсант был.

– Откуда знаешь?

– У него была белая курсантская нашивка. Так и собираетесь меня на каждом шагу перебивать?

– Нет.

– Ну вот, я веду его к себе домой, понимаете. День был адски холодный, и у меня в квартирке тоже не жарко, несмотря на газовый камин, так что ботинки я не снимаю. Некоторым парням это даже нравится, вроде как необычно получается, верно? И ради красоты я оставила на себе любимые бусы. Камни под цвет моих глаз.

Рискуя навлечь на себя гнев Филлис, Гриноу все-таки спросил:

– Что за бусы?

– Крупные, старые. Бижутерия. Если бы камни были настоящими, я бы не стала зарабатывать себе на жизнь в постели, так?

Вопрос был более или менее риторическим, и Гриноу лишь вежливо кивнул.

Она продолжала:

– И он говорит мне: «Ты всегда ложишься в бусах?» Он лежал рядом со мной. Мы уже… дело сделали. Вроде как крутит центральный камень пальцами. А я отвечаю: «Иногда. Некоторым гламур нравится». И тут я вскидываю ногу вверх, демонстрируя ботинок. Это шутка была. Но ему, похоже, не понравилось: он схватил бусы и начал их закручивать… Видите: у меня на шее след.

– Вижу.

– Так он сграбастал бусы и крутит их изо всех сил. Я задыхаюсь, задыхаюсь, к черту, вот что. А глаза у него… вроде синие, они были, странного оттенка… они горят. Как у сумасшедшего.

– Как же вы выжили, Филлис?

– Еще чуть – и не выжила бы. Боль была жуткая. Я на него ругалась – когда могла что-то выдавить – и пыталась снять бусы с шеи… и в чертовой агонии, я дергаю ногой! Господь да благословит эти ботинки. Не будь я в них, я… Ну, лягнулась удачно, это да: ответила ему тем же. Он меня драгоценностями душил, и я ему врезала по самому дорогому. Он заверещал, как слабак, и свалился с кровати задом вверх.

– И что было дальше, Филлис?

– Сорвала с себя бусы и говорю: «Эй, что на тебя нашло, Тарзан?» Я задыхалась, гадая, что он дальше сделает… А он валялся на полу, тихий вдруг стал. Тоже тяжело дышал. Вроде как плакал. И очень тихо говорит: «Прости. Прости, пожалуйста. Я иногда забываюсь». А я говорю: «Да я тебя к чертям отправлю и там уж забуду!» А он встает и роется в карманах… Он мне уже дал пять фунтов. А теперь дает еще пятерку, чтобы показать, как ему жаль. Я ее выхватила и велела убираться к черту. И он ушел.

Гриноу наблюдал за ней. Глаза у нее округлились и блестели, и во всей ее манере заметно было воспоминание о пережитом страхе. Он решил, что она не лжет.

Она начала копаться в сумочке и вскоре извлекла две мятые пятерки.

– Я сунула купюры в ящик стола. Тратить не стала.

– Почему, Филлис?

– Подумала… со всей этой газетной писаниной о Потрошителе, вдруг это улики. Типа их можно отследить.