— Не подвезут, Семён Петрович. И не надейся. Даже если сам поедешь и станешь уговаривать губернатора.

— Чего ж так?

— А того, что здесь никто не ожидает военных действий. Сидят беспечно. Даже полки свои в Приморье перевели, оголив город. Так-то вот.

— В столице ожидают, а здесь нет? — вспылил атаман. — Так, что ли, выходит?

— В Петербурге тоже… не верят, — грубовато ответил Белый. — Если тебе так спокойнее.

Картавкин несколько минут помолчал, после чего произнёс:

— А может, пронесёт?

Атаман посмотрел на чиновника так, будто от того зависело всё на этой грешной земле.

— Может, и пронесёт, — протянул Олег Владимирович. И тут же добавил: — Только сильно сомневаюсь. В городе, насколько я понял из проверки, регулярного войска осталось пшик. В каждой части только тыловые роты, да штабисты. Идеальное время для нападения. Так что жди беды, Семён Петрович. Думаю, на той стороне тоже не дураки, и про особенности твоей местности им хорошо известно. А потому, скорее всего, они сначала тебя блокируют, отрежут от Благовещенска, будут брать измором. Вот такие дела.

— Ладноть, разберёмся как-нибудь. — Семён Петрович провёл рукой по лысой голове. — Только б дней за десять подмога пришла. Иначе нам… Сам понимать должен.

Картавкин снова наклонился над картой:.

— Вот сюда, сюда и… туточки я поставлю орудия.

— У тебя же артиллеристов нет? — вспомнил Олег Владимирович.

— У меня всё есть, — атаман наклонился ближе. — Конечно, на то, что будет война, не рассчитывал, думал, контрабандисты баловать станут. Понимаешь, Олег Владимирович, едва пушки у нас объявились, предчувствие у меня было поганое. Вот мои казачки втихаря и выучились. Никто, кроме них, меня, а теперь, выходит, и тебя, про это не знает. И про того артиллериста ты днём верно подумал. Не сам он утонул. Утопили. — Семён Петрович раскрыл перед лицом Белого мозолистые ладони. — Я у него на шее малозаметные синяки от пальцев видал. После докумекал: видать, кто-то сильно не желает, чтобы мои пушки заработали.

— Это после чего ты докумекал? — заинтересовался Белый.

Казак поднялся, достал из буфета плат с зерном, положил перед гостем на стол.

— А вот после этого.

— И что там? — Олег Владимирович смотрел на платок с недоумением.

— Рис.

— Не понял.

Семён Петрович снова склонился к собеседнику.

— Я же говорил. Имеется у меня свой человечек среди китайцев. Верный человечек. У него хунхузы всю семью вырезали. Считать он не умеет, но смекалка — во! Не догадался?

— Правду сказать, нет.

Картавкин развернул платок и вывалил зерно на стол.

— А вот он догадался. Одна рисинка — один хунхуз. Я пересчитал и теперь знаю, сколько их собралось на том берегу.

Олег Владимирович прикинул на глаз:

— Тысяч семь?

— Девять. А риса без малого четверть пуда. Для ходи — целое состояние, — атаман разворошил зерно. — Полдня считал. Вместе с Анной Григорьевной.

— Когда к тебе пришли эти данные?

— Чего?

— На какой день у них набралось такое количество людей?

— На середину июня. Он у меня был восемнадцатого. То есть пять дней назад.

— А Киселёв до сих пор уверен, что их пять тысяч, — задумчиво произнёс Белый. — И руководство города новыми сведениями не владеет.

— Я кое-что попридумывал, для незваных гостей… Ещё по одной? — Атаман взялся за бутылку, но Белый остановил его.

— Нет, Семён Петрович, давай сначала проветримся. — Белый с трудом поднялся с лавки. — Больно самогонка убойная: голова светлая, а с ног валит.

Олег Владимирович подошёл к двери, выглянул в сенцы.

— Кучера моего куда пристроили?

— За Архипа не волнуйся. Имеется у него здесь лежбище. Он же из местных. Утром станет пред тобой, аки конь перед травой.

Они прошли тропкой к сараям, после чего по скользким брёвнам лестницы спустились к реке. Дождь закончился, и теперь Белого слегка знобило от свежего ветерка. Амур тихо, лениво поплескивал, нёс свои воды в неизвестную даль, про которую у Белого имелись весьма смутные, почерпнутые ещё в Петербурге, представления. Олег Владимирович наклонился, поднял с земли круглый, отшлифованный временем и водой камень-голыш и запустил в реку. Тот, дважды ударившись о тёмную поверхность воды, с лёгким всплеском ушёл в глубину.

— Красивая у вас река, — Белый кивнул на противоположную сторону.

— Вот это точно. — согласился Семён Петрович. — Мощи Амура может только Волга позавидовать. Да и то не сравнится. Не зря ведь говорят, мол, Волга — матушка, а Амур — батюшка. Батюшка, значит мужик. А мужик — то завсегда сильнее бабы. А наш, так и вовсе. — атаман наклонился, чтобы ополоснуть лицо. — Это здесь не больно широк, а в низовьях море, берегов не видать. Весной норов показал, зверем проснулся…

— Зверем проснулся? — переспросил Белый.

— Шуга рано пошла, ледоход. Обычно в конце апреля начиналось, а тут чуть ли не в самом начале месяца.

— В каких числах? — насторожился Олег Владимирович.

— Так восьмого! Воскресенье было. Только мы в церковь-то сходили, и началось. Да с таким треском! Два дня лёд ломало, да торосило. А потом льдины по реке несло дней двадцать… Владимирыч, ты чего?

Белый смотрел на реку, сжав скулы так, что видно было, как желваки перекатываются.

— Говоришь, восьмого, — медленно произнёс, он. — А полк в Благовещенск прибыл десятого.

— И что?

Олег Владимирович отвечал тихо, так, чтобы его мог слышать только атаман.

— А то, что уже двадцать пятого апреля в Токио знали не только о его прибытии, но и о том, как он расквартировался. — Белый снова посмотрел на реку. — И каким образом им доставили сведения, если шёл ледоход?

Семён Петрович обмахнул рукавом лицо, подошёл поближе.

— На джонке. Я тебе, Владимирыч, больше скажу. Знаю, откуда китаёзам отвезли весточку.

— И откуда? — недоверчиво спросил Белый.

— Отсюда, — Картавкин кивнул на темнеющий песок. — Вот с этого самого места. И не удивляйся. К Благовещенску во время шуги ни одна лодка не пристанет. Её мгновенно разобьёт, либо о пристань, либо о камни. Потому во время ледохода ходи плавают либо ко мне, либо к Зазейской, где переправа. А там пристань порушило ледоходом, вот и выходит, весточка через нашу станицу ушла.

— И много рисковых китайцев есть, чтобы между льдинами через реку идти?

— Не очень. Но имеются. Тут опыт требуется. И характер. А у них ещё, плюс ко всему, голод. Он сильней всего толкает. Месяц без еды посидишь, никакой лёд будет не страшен.