Закрыв глаза, повитуха сделала глубокий вдох и, казалось, примирилась с чем-то. Но с чем? Со смертью? Что в эту минуту видела она своим внутренним взором? Судя по горечи, написанной на ее лице, это было какое-то воспоминание. Айва открыла глаза и, казалось, вновь ожила.

— Госпожа? — с тревогой окликнула ее Эсмилькан.

— Все хорошо, — повторила Айва. — Вот если бы… немного плова…

Моя госпожа засуетилась, подвинув то, что оставалось от ее трапезы, к Айве. Через мгновение на столе появилась и салфетка. Впрочем, отметил я, от последней в данном случае было мало проку, поскольку вся она была вышита золотом, да еще по краям отделана золотой тесьмой.

— Евнух! — вдруг с набитым ртом окликнула меня Айва, потянувшись за очередной порцией плова.

— Да, госпожа? — Покончив с подушками, я уже собирался вновь вернуться на свой пост возле двери, но тут же вернулся и, слегка склонив голову, ждал ее приказаний.

— Там, внизу, на сиденье моих носилок лежит небольшой узелок, зеленый с золотом. В нем кое-какие сладости. Принеси их сюда, хорошо? Думаю… думаю, они помогут. Мое сердце…

— Конечно, госпожа, уже иду.

— Да, и еще… евнух!

Я был уже возле самой двери:

— Слушаю, госпожа?

— Пожалуй, я воспользуюсь ненадолго вашим гостеприимством. И поживу у вас… пока не родится ребенок. Так что отправь моих людей назад во дворец. Пусть привезут мои вещи.

— Госпожа?… — Я замер, не веря собственным ушам. Да и как было не удивиться, учитывая столь резкую перемену в ее планах?!

— Да беги же, Абдулла! — нетерпеливо велела Эсмилькан, видимо, опасаясь, что любые волнения могут отрицательно сказаться на здоровье ее гостьи, которое и без того внушало ей немалую тревогу.

Естественно, я сделал все, что мне приказали: спустился вниз, отыскал в паланкине узелок со сладостями и отдал все необходимые распоряжения. Долго искать узелок мне не пришлось. Собственно говоря, кроме него в паланкине больше не было ничего: ни лекарственных трав, ни склянок со снадобьями, которые повитуха обычно повсюду возила с собой на тот случай, если вдруг кому-то во дворце срочно понадобится ее помощь. Я несколько удивился, но вскоре выкинул это из головы. От узелка, о котором шла речь, исходил сильный пряный запах каких-то вечнозеленых растений или смолы. Выглядел он достаточно безобидно.

Куда больше встревожил меня разговор с носильщиками. Пока они готовили носилки, собираясь отнести их во дворец, мы перекинулись несколькими словами. Перед этим я проводил их в нижние комнаты, где бы они могли немного согреться, и позаботился, чтобы им подали напиться и принесли наргиле, пока они будут дожидаться Айвы. И теперь мне страшно не хотелось снова выгонять их из дома.

Решив начать издалека, я сказал:

— Как это мило со стороны Айвы, что она решила заехать проведать мою госпожу сразу же, как вернулась из Магнезии. Наверное, она приехала накануне, не так ли?

Старший среди носильщиков был грек, косматые брови которого срослись на переносице, а низкий тяжелый лоб вместе со сломанным носом придавал лицу довольно зверское выражение. В ответ на мои слова он только недоуменно покачал головой:

— Вовсе нет. Повитуха вот уже две, а то и три недели, как в городе. Похоже, она постаралась держать свое возвращение в тайне, однако успела за это время принять парочку близнецов — машалла! — а кроме них еще несколько других. И все здоровенькие, крепкие ребята, да благословит их Аллах! И еще вдобавок избавила одного из своих пациентов от лихорадки, а другого — от боли в костях. Эх, вот если б она еще заодно избавила б и меня от этих проклятых носилок! — Парень напряг мускулы, так что они вздулись буграми, и захохотал.

Само собой, я удивился, однако пока не знал, чем эти сведения могут мне помочь. Помявшись немного, я все-таки заставил носильщиков прервать их отдых и вернуться к своим обязанностям. Недовольно ворча, они выбрались во двор, вскинули на плечи тяжелый паланкин и, увязая по щиколотку в грязи, двинулись обратно во дворец. Очень скоро плотная стена тумана скрыла их от моих глаз.

Какое-то время я еще стоял, тупо глядя им вслед и гадая, что же, черт возьми, происходит. Все это казалось мне на редкость странным. Во-первых, почему повитуха вдруг сорвалась с места, хотя до родов Сафии оставалось еще довольно много времени, и зачем-то вернулась в Константинополь? Клянусь святым Марком — или уж не знаю, кого там следует поминать в подобных случаях (похоже, я стал понемногу забывать такие вещи), — все это весьма странно, учитывая, что на свет как-никак должен был появиться наследник престола.

Еще сильнее тревожил меня тот факт, что повитуха, похоже, все это время старательно избегала нас, видимо, не желая, чтобы весть о ее возвращении дошла до наших ушей. И хотя находиться возле моей госпожи — в конце концов, в ее жилах текла королевская кровь! — было первейшей обязанностью Айвы, она тем не менее предпочла заниматься другими пациентами. Судя по всему, повитуха намеренно старалась держаться подальше от моей госпожи до тех пор… Я задумался. Скорее всего, до тех пор, пока кто-то из ее информаторов не даст ей знать о том, что младенец Эсмилькан благополучно появился на свет. По каким-то своим причинам Айве страшно не хотелось принимать этого малыша. Но почему? Или она боялась, что младенец снова умрет у нее на руках?

К тому времени как я снова вернулся в жарко натопленную комнату, мне еще так и не удалось разгадать большую часть мучивших меня загадок: как же все-таки случилось, что повитуха вернулась в столицу, если было известно, что ребенок Сафии появится на свет не раньше наступления весны? И это не давало мне покоя.

— А как там Сафия? Как она себя чувствует? — Видимо, решив, что непосредственная опасность больше не угрожает ее драгоценной гостье, моя госпожа вновь приступила к расспросам. — Молю Аллаха, чтобы у нее все было хорошо. И чтобы ее малыш не родился преждевременно из-за того, что ты уехала, не дождавшись родов. Нет, нет, Аллах не допустит этого!

— Сафия чувствует себя хорошо.

— Слава небесам! А ребенок?

— И ребенок тоже, во всяком случае, пока я была там. Но заслуги его матери тут нет.

— Что ты имеешь в виду?

Я протянул узелок, принесенный из носилок его владелице, и Айва одним цепким движением выхватила его у меня из рук. Трясущимися пальцами — наверное, виновата в этом была слабость, но, честно говоря, уж очень это смахивало на алчность, — она распустила узелок шнурка. Казалось, она не слышала вопроса моей госпожи. Во всяком случае, ответила она на него не раньше, чем вытащила из узелка золотистый сахарный шарик и сунула его в рот, предварительно проглотив последний кусок плова.

— Я имею в виду, — неразборчиво прошамкала Айва, — что не задержалась в Магнезии ни на минуту, после того как Сафия попросила меня избавить ее от моего присутствия.

Услышав это, моя госпожа побледнела до синевы. Теперь она выглядела ничуть не лучше, чем сама Айва в начале этого разговора. Принимая во внимание ее обычный цветущий вид, это стало особенно заметным. В отличие от Айвы, физиономия которой всегда отличалась нездоровой бледностью, моя госпожа даже во время беременности сияла красотой и свежестью.