Но грохот подков кобылы заглушил его крик. Обернувшись через плечо, с разметавшимися по плечам волосами, которые летели за ней, словно хвост кометы, Сафия дразняще рассмеялась. И Мурад вспыхнул, почувствовав, что возлюбленная бросает ему вызов.

Теплый, напоминавший запах вспотевшей кожи аромат танина коснулся ее ноздрей. Сафия подняла глаза к небу, но сквозь крону старых дубов и кружево орешника с еще зелеными плодами почти не пробивались солнечные лучи. Земля сплошь заросла сумахом[10]. Здесь, в тени, было гораздо прохладнее, а мягкий зеленоватый полумрак упал ей на лицо, словно вуаль.

Попав после яркого света в тень, она на мгновение ослепла. Внезапный громкий треск напугал ее — Сафия решила, что это подоспевший Мурад настиг ее или кобыла, зацепившись за корень ногой, с размаху упала на землю. Девушка зажмурилась от ужаса. И только мгновением позже, обнаружив, что так же крепко сидит в седле, догадалась: ничего не произошло.

Все еще дрожа от страха и смущения, она не столько заметила, сколько почувствовала скользнувшую рядом тень и лишь потом сообразила, что это олень. Стройная, с желтовато-коричневой шкурой олениха молнией мелькнула впереди и одним прыжком пересекла тропу, по которой только что скакала Сафия. Хорошая примета! Значит, охота будет удачной, подумала она. Миг, и олениха скрылась из виду. Но Сафие оказалось достаточно и этого мгновения, чтобы заметить бархатный, подергивающийся от страха нос и влажные печальные глаза — глаза гурии из рая.

Сердце у нее на мгновение остановилось, а потом застучало, словно обезумев, но не от страха, а скорее от удивления, смешанного со жгучим желанием. «Наверняка где-то поблизости у нее олененок, — мелькнуло у нее в сознании. — Совсем еще крохотный… Прячется, пока мать старается увлечь за собой охотников…»

Невольное благоговение, вызванное этой мыслью, видимо, передалось и лошади. Кобыла резко остановилась, разом осев на задние ноги. Сафие и раньше во время охоты не раз доводилось видеть оленей, и живых и мертвых, но сила материнской любви и способность к самопожертвованию всякий раз вызывали в ее душе восхищение, которое она не в силах была скрыть. Вот и сейчас девушка застыла, стараясь унять свое заколотившееся сердце и чувствуя, как ее собственное хриплое дыхание смешивается с дыханием лошади. Сафия будто окаменела, не в силах заставить себя двинуться с места. Овладевший ею почти молитвенный восторг был таким сильным, что на какое-то время она забыла обо всем. Всепоглощающая материнская любовь и слепой инстинкт самопожертвования, то, над чем Сафия всегда презрительно смеялась, считая их слабостью, если речь шла о человеческом существе, сейчас, воплощенные в этом прекрасном, беззащитном животном, потрясли ее до глубины души.

Материнский инстинкт всегда казался ей тайной за семью печатями. В ее представлении это было нечто загадочное, непостижимое. Она не понимала и не принимала его… Но в то же время не могла отрицать его существования. Этот инстинкт, как и воспоминание о скорбящей женщине из камня, сбивал с толку. С той самой минуты, как Сафия увидела статую, она не могла стряхнуть с себя наваждения. Это смущало ее, приводило в замешательство. Это было слабостью, с которой она должна была справиться.

Потрясение, которое Сафия испытала при виде испуганной оленихи, было настолько сильным, что она почувствовала, что нуждается в небольшой передышке. Пусть так, решила Сафия, сейчас она повернет кобылу назад и вернется обратно. Она постарается, чтобы мир снова воцарился в ее душе, и будет надеяться, что с наступлением утра вновь обретет силы.

Подобная скачка, которой она наслаждалась только что, в Венеции была бы невозможна. Эта мысль неожиданно умиротворила Сафию. Ей и в юности доводилось часто ездить верхом, но никогда так часто, как в последние пять месяцев. Не часто случалось выпросить у сестер-монахинь разрешение на верховую прогулку, но это было совсем не то, что теперь. Достаточно вспомнить хотя бы седло, в которое приходилось усаживаться боком, чтобы многочисленные юбки не задирались кверху.

И уж конечно, у нее никогда не было такой замечательной лошади, как эта кобылка, которую она получила, едва они приехали в Магнезию! Умная, сообразительная и к тому же восхитительно послушная… Сафия даже зажмурилась от удовольствия. Слава Аллаху! А ведь еще полгода назад эти слова для нее ничего не значили. «Да, знаю. Будь тут Газанфер, он бы непременно заставил меня повторить пару раз: „Слава Аллаху“», — внезапно взбунтовавшись, Сафия отказалась даже мысленно произнести эти слова.

Не успела она додумать до конца, не успела даже покрепче сжать поводья, чтобы повернуть кобылку, как вдруг та пронзительно заржала и взвилась на дыбы.

Последнее, что успела увидеть Сафия, — земля, покрытая ковром сумаха, стремительно рванулась ей навстречу.

Нет, она не разбилась. Пролежав несколько секунд на земле, слишком ошеломленная, чтобы понять, что же произошло, Сафия вдруг почувствовала, как к ней вновь вернулась способность дышать. Сломанные листья и побеги сумаха облепили ее в самых неожиданных местах, связывая движения, словно смирительная рубашка, и забивая ноздри едким, раздражающим запахом. Осторожно сделав несколько движений, после чего сумах облепил ее еще сильнее, а острые колючки вонзились в тело, Сафия скоро обнаружила, что отделалась легким испугом.

Но то, что она увидела, когда заставила себя наконец приподняться, повергло ее в шок. Сафия обнаружила, что лежит в какой-то расщелине, а совсем рядом, на краю ее, почти на уровне глаз, подергиваются ноги лошади. От ужаса эти ноги показались ей четырьмя колоннами из серого мрамора. Одна из них, правая задняя, насколько могла судить перепуганная Сафия, дрогнула раз, другой и замерла.

Не в силах заставить себя поверить в то, что произошло, Сафия рухнула на землю, жадно хватая воздух пересохшими губами, и почувствовала, что сейчас потеряет сознание.

— О, Аллах! Я убил ее!

Мурад, увидев, что случилось, одним прыжком соскочил с лошади и бросился к упавшей кобыле. Потом, снова простонав: «О, Аллах!», поднял вышитую золотом повязку Сафии, валявшуюся на земле рядом с его же собственной сломанной стрелой. Острие стрелы глубоко вошло в тело кобылы, пронзив ей сердце. Вот теперь Сафия потеряла сознание по-настоящему.

Она пришла в себя не сразу Первое, что почувствовала Сафия, была темная, вяжущая боль, сжимавшая ей переносицу. Руки принца крепко прижимали ее к груди. Он не стал уносить возлюбленную далеко — только вынес из плотного кольца слуг, столпившихся вокруг убитой кобылы, чтобы Сафия не слышала громкого жужжания мух, сразу же облепивших конскую тушу.

Отойдя на несколько шагов, Мурад опустился на колени и усадил Сафию на землю. Девушка слышала, как принц возносит молитвы, благодаря Аллаха за ее спасение, но его взволнованный голос доносился до нее слабо, как сквозь толстый слой ваты. Гораздо лучше она расслышала, что Мурад просит у нее прощения за свою страшную ошибку. Да, он заметил оленя. И не выдержал — решил поохотиться, не дожидаясь прибытия загонщиков. Он погнал коня, и ему показалось, что олень мелькнул за деревьями еще раз. Он сам не помнит, как спустил стрелу. Но не успела та сорваться, как он уже понял: это был не олень. Мелькнувшая в листве шитая золотом повязка его возлюбленной заставила сердце принца похолодеть от ужаса. Обезумев, он даже не помнил, что Сафия сняла ее с головы у него на глазах.