— Из первого-девятого, — сказал Мейхи. — Готов поставить что угодно.

В четырех километрах в северо-западу от Кесана находилась высота 861 с важнейшим после Лангвея аванпостом, и естественно, что защищать ее поручили 1-му батальону 9-го полка морской пехоты. Кое-кто даже считал, что если бы туда не послали ребят из первого-девятого, то нам бы сроду не взять ту высоту. Местечко было самое что ни на есть горячее, и говорят, что там погибло много народа еще во время операций «поиск и уничтожение», когда мы часто попадали в засады, когда царила неразбериха и число жертв было выше, чем во время любых других операций. Обреченностью прониклись сами защитники высоты, и там вас неминуемо охватывал благоговейный трепет, причем не потому, что удача отвернулась ото всех, кто был рядом, а из-за чего-то еще более ужасного. От всех наших преимуществ там ничего не осталось, а шансы выжить у каждого сильно уменьшались. Несколько часов, проведенных на высоте 861 вместе с первым-девятым, выбивали человека из колеи на много дней вперед, потому что десяти минут хватало, чтобы увидеть все прелести этого места: ноги деревенеют, идешь, спотыкаясь на каждом шагу, во рту пересыхает сразу, как только попьешь, на лице блуждает отсутствующая улыбка. На высоте 861 взгляд расфокусируется, и я молил Бога, чтобы меня поскорее забрал оттуда вертолет, перенес через изрыгающие огонь леса и мы приземлились в середине защищенной мешками с песком вертолетной площадки в Кесане — да куда угодно! Потому что хуже высоты 861 ничего не свете не было.

На следующую ночь после падения Лангвея целый взвод первого-девятого попал во время патрулирования в засаду и был уничтожен. Высоту 861 постоянно обстреливали, однажды три дня подряд снаряды падали по всей территории, и это переросло в осаду — настоящую осаду. По каким-то непонятным причинам вертолеты туда летать перестали, и первый-девятый остался без снабжения боеприпасами и возможности вывезти раненых. Дело приняло скверный оборот, и ребята могли рассчитывать только на самих себя. (О том времени рассказывали страшные истории — что один морпех застрелил раненого товарища из пистолета, потому что медицинской помощи не было; что они там якобы сотворили что-то с пленным северовьетнамцем, зацепившимся за колючую проволоку, и тому подобное. И не все тут выдумки.) А неприязнь морпехов к авиаторам перешла на высоте 861 все пределы: когда самое страшное осталось позади и над холмом показался первый «Морской конек» УХ-34, его бортового стрелка поразили вражеские выстрелы с земли. Он упал с высоты двести футов, и морпехи радостно смеялись, когда летчик рухнул на землю.

Мейхи, Экскурсант и я проходили мимо треугольной палатки медсанчасти. Несмотря на то что ее осыпало шрапнелью, никто не позаботился о том, чтобы хоть как-то ее обезопасить. Мешки с песком вокруг поднимались не выше чем на пять футов, и вся верхняя часть палатки оставалась незащищенной. Вот почему морпехи так боялись, что даже самое легкое ранение окажется в итоге смертельным. Один из них побывал там и сфотографировал четырех покойников. Ветер от «Чинока» сдул с двух несчастных покрывала, и оказалось, что у одного вообще нет лица. Капеллан-католик приехал на велосипеде к палатке медиков и вошел внутрь. А один морпех вышел, постоял немного с незажженной сигаретой во рту. На нем не было ни бронежилета, ни каски. Сигарета выпала у него изо рта, он сделал несколько шагов к мешкам с песком и сел, раздвинув ноги и уронив голову между коленей. Парень вяло поднял руку и начал бить ею себя по затылку, вертеть головой из стороны в сторону, как в агонии. Он не был ранен.

Мы оказались там потому, что иначе мне было не пройти к своему укрытию, где я хотел взять кое-что и отнести в хозчасть. Экскурсанту наш маршрут не понравился. Он посмотрел на покойников и потом на меня. Его взгляд говорил: «Видишь? Видишь, что творится?» Я столько раз за последние месяцы видел подобные взгляды, что наверняка и у меня самого был такой же. Но никто из нас ничего не сказал. Мейхи вообще старался никуда не смотреть. Он словно шел сам по себе, не с нами, а потому тихонько запел: «В Сан-Франциско ты приедешь с розой в темных волосах».

Мы прошли мимо вышки наблюдения. Это была самая заманчивая цель для противника и столь уязвимая, что забраться на нее было еще хуже, чем прогуливаться прямо перед пулеметом. Двух наблюдателей уже убили, а мешки с песком на вышке казались очень слабой защитой.

Мы миновали грязные дома и укрытия начальства, ряд пустых «книжек» с разрушенной металлической крышей, командный пункт, командный сортир и почтовый бункер. Рядом находились полуразрушенный пивной бар почти без крыши и брошенный офицерский клуб.

Дальше по дороге располагался бункер военных строителей. Он отличался от других укрытий: был глубже, безопаснее, чище, с шестифутовой защитой сверху из бревен, стальных листов и мешков с песком, а внутри горел яркий свет. Морпехи называли его отель «Аламо-Хилтон» — дескать, у строителей очко играет, вот и сделали две крыши, а все журналисты в Кесане норовили заполучить местечко именно там. Чтобы попасть туда на несколько дней, хватало бутылки виски или ящика пива, а если уж вы стали другом этого дома, то такие подарки воспринимались как нечто само собой разумеющееся и весьма желанное. Морпехи устроили «корпункт» близко, очень близко от полосы, и был он такой плохой, что некоторым репортерам казалось, будто это сделано нарочно, чтобы кого-то из них убили. Это была всего лишь небольшая, слегка прикрытая, кишащая крысами нора, и однажды, когда она пустовала, ее частично разрушил снаряд сто пятьдесят второго калибра.

Я спустился в бункер строителей, взял бутылку шотландского виски, надел полевую куртку и сказал, чтобы мою койку отдали этой ночью тому, кому она понадобится.

— Мы тебя достали или еще что-то случилось?

— Ничего подобного. Увидимся завтра.

— О’кей, — сказал один из строителей, когда я выходил. — Дело твое.

Когда мы втроем вернулись на позиции 2-го батальона 26-го полка, две батареи открыли огонь из орудий сто пятого и сто пятьдесят пятого калибра. При каждом выстреле я вздрагивал, а Мейхи, глядя на меня, посмеивался.

— Это наши стреляют, — заметил он.

Свист от другого снаряда первым услышал Экскурсант.

— Ничего не наши, — сказал он, и мы рванули к ближайшему окопчику.

— Да, это не наш, — согласился Мейхи.

— А я что говорю? — воскликнул Экскурсант.

Мы добежали до окопа, когда первый снаряд разорвался между лагерем 37-го батальона рейнджеров и свалкой амуниции. Обстрел продолжался, в том числе из минометов, но мы не считали выстрелов.

— Хорошенькое выдалось утречко, — сказал Экскурсант. — Слушай, приятель, почему они не оставят нас в покое? Хоть на денек?

— Пот-тому что им никто за это ничего не отстегнет, — улыбнулся Мейхи. — А еще пот-тому, что они знают, как ты дергаешься.

— Сейчас поговоришь у меня, трус сраный!

— Но-но, ты еще пока что не видел, чтобы я боялся, мать твою.

— Как это не видел? Три дня назад свою мамочку звал, когда они били по нашей колючке.