Оторвавшись от губ виолончелиста, он расстегнул на музыканте рубашку и облизал мускулистую грудь. Это возбудило Шевалье еще сильнее. Его язык опускался все ниже, а руки стаскивали с виолончелиста панталоны. Виолончелист напрягся всем телом, выгнул спину и уперся чреслами в лицо Шевалье. Столь редкое понимание еще сильнее возбудило Шевалье, и он принялся целовать руно вокруг «мужской снасти» музыканта. Еще через мгновение язык Шевалье ощутил что-то горячее, липкое и соленое. Он отпрянул, запрокидывая голову…

Кровь. Это была свежая кровь.

– Боже, как это понимать?

Шевалье вскочил на ноги. Музыкант обеими руками держался за располосованное горло, откуда фонтаном хлестала кровь. Глаза несчастного виолончелиста закатились, а сам он повалился на землю.

Из-за кустов на дорожку вышел человек, лицо которого скрывал глубокий капюшон, а рука сжимала нож. Острие ножа уперлось в горло Шевалье.

– Ради бога! – закричал Шевалье. – Умоляю, пощадите!

– Тише ты! – шикнул на него человек в капюшоне. – Найти тебя – раз плюнуть. Верным ты не умеешь быть никому.

Незнакомец развернул Шевалье. Сильная рука сдавила придворному горло. Жаркое дыхание обжигало ему шею.

– Теперь слушай и запоминай. Мы будем говорить тебе, чтó надо делать, и ты это будешь делать. Многие жаждут того, что мы ищем. Мы непременно это получим, чего бы нам ни стоило. Вздумаешь отказаться – найдут с перерезанным горлом. Подчинишься – не прогадаешь. Любовничек твой станет королем, а у тебя будет власть и большое будущее… Разумеется, пока ты в точности исполняешь наши приказания. На сегодня хватит. Скоро мы опять поговорим.

Человек в капюшоне еще сильнее сдавил горло Шевалье и вдруг исчез, растворившись среди деревьев. Шевалье хотел было закричать, но его одолел кашель. Между ног у него было мокро. Уже не от страсти. Тут он понял, что обмочился от страха.

С деревьев, что росли вблизи королевской спальни, доносилось неумолчное жужжание осенних мух. В черном небе висел серебристый полумесяц, похожий на кривую саблю, ожидавшую божественного приказания. Бесшумно летали желтоглазые филины, высматривая беззащитную живность.

Король был не один. Перед ним, сложив руки на внушительном животе, расхаживала взад-вперед Луиза де Лавальер.

– Я хочу примириться с Господом, – дрожащим голосом объявила она.

Людовик поймал ее за руку, притянул к себе, погладил щеку.

– Помнится, раньше вашим богом был я.

Луиза перекрестилась:

– Я не могу оставаться в этой обители греха. Есть монастырь, где согласны меня принять. Ваше величество, прошу вас, отпустите меня под Божью опеку!

– Я давал вам все, чего вы желали. Разве не так?

Луиза глядела в пол.

– Раньше я считала себя знатной придворной дамой. Теперь же я не знаю, кто я и каково мое место. У меня осталось лишь одно желание: служить Богу.

– Я в восторге от вашей набожности, мадам Луиза.

Людовик наклонился, желая ее поцеловать, и слегка ткнулся носом в ее шею. Луиза отпрянула.

– Вскоре я померкну в ваших глазах. Стану досадной помехой. Я уже знаю, кто придет мне на смену.

– Бог желает, чтобы мы были вместе.

– Ваше величество, позвольте мне искупить грехи моей жизни!

Запас нежности Людовика иссяк. Иссякло и терпение.

– Довольно! – почти рявкнул он.

– А вдруг мне вечно гореть в адском огне? – взывала к нему Луиза. – Вдруг я слишком опоздала и уже не смогу замолить свои грехи?

– Возвращайтесь к себе! – приказал король.

Луиза торопливо засеменила по коридору, зажимая рот рукавом, чтобы не разрыдаться.

Людовик тоже недолго оставался в своей спальне. Приказав Бонтану находиться снаружи, он в сопровождении двух гвардейцев отправился в обеденный зал. Туда вел самый широкий из всех коридоров дворца. Не желая привлекать к себе излишнее внимание, король шел осторожно и почти бесшумно. В громадном обеденном зале не было никого, кроме маркизы де Монтеспан. Меж тем со столов еще не убрали восхитительно вкусные пирожные, которыми придворные лакомились, забывая всякое чувство меры. Атенаис озорно улыбнулась и взяла с тарелки миндальное пирожное. Ее движения были неторопливыми и очень соблазнительными. Поднеся пирожное к губам, фрейлина откусила кусочек и прищурила глаза. Людовик подошел к столу и тоже взял миндальное пирожное.

– Мне нравится ваш превосходный аппетит, – сказал король.

– Ваше величество, вы едва меня знаете, не говоря уже о моих потребностях.

– Почему же? Кое-что знаю. Хотя бы то, что вас одолевает голод.

Маркиза де Монтеспан изящно стерла крошки с уголков рта.

– Возможно. А вы, ваше величество, считаете, что сыты? И сколько вы изволили съесть?

Вопрос был по-своему дерзким, однако Людовику понравилась ее смелость. Он подошел еще ближе. «Мы ведь не о еде говорим», – подумалось ему.

– Я и не помню, – ответил он маркизе.

– В таком случае не будет ли новая порция похожа на все прежние? Не покажется ли она вам пресной?

Людовик улыбнулся, выдерживая ее взгляд.

– Трудно сказать, пока не попробуешь.

– Я вот задаюсь вопросом: почему это так? – продолжала она. – Почему через какое-то время остается лишь… порядковый номер?

– Смотря какой. Номера бывают разные.

Людовик доел пирожное, вытер рот салфеткой и отвесил маркизе де Монтеспан легкий поклон.

Генриетта лежала в постели совершенно нагая, сжимая подушку и улыбаясь королю. Самые ранние из утренних птиц уже пробудились и теперь весело пересвистывались. Людовик, сидевший на постели, успел одеться. Оставалось лишь натянуть сапоги.

– А ты – смелый мужчина, – игриво сказала Генриетта, приглаживая растрепавшиеся волосы. – Взять и прийти в спальню к одинокой женщине.

Людовик прилег поперек ее ног и погладил ей лодыжку. Ему хотелось почувствовать полное удовлетворение. Король должен чувствовать себя удовлетворенным. Но его душевное состояние было далеко от внешнего спокойствия.

– Мне показалось, меня пригласили, – ответил Людовик, включаясь в игру.

Генриетта нежно погладила его по щеке.

– Ты устал. Почти не спишь.

– Я не усну, пока убийцы семьи Партене не будут схвачены.

– Надеюсь, скоро ты сможешь крепко спать, – сказала Генриетта.

Король смотрел на балдахин кровати и молчал.

– Я хочу, чтобы у нас так было каждую ночь, – призналась она. – Рядом с тобой я чувствую себя в полной безопасности.

Людовик сел и стал натягивать сапог.

– Генриетта, разве я недостаточно оберегаю тебя?