Мальчик раскрыл книгу и погрузился в чтение. Он быстро узнал, что, составив накладную, надо верхнюю половинку бумаги класть в правый ящик, а нижнюю – в левый и что накладная на сыр имеет вверху знак козьей головки, а накладная на сено – увенчанный рогами кружок. Он узнал, что недопустимо подавать по начальству бумагу, которая скверно пахнет от долгого лежания или на которую что-то пролили.

Он узнал, что бумага о вступлении в должность наместника должна быть синяя, как камень лазурит, а подданная жалоба должна иметь красную полосу цвета оскорбленного сердца, доносы же можно писать на любой бумаге, лишь бы в словах сквозило чистосердечие и верность государю.

А потом Шаваш перевернул страницу, касавшуюся официальных указов, и нашел то, что искал: на лазоревой бумаге имел право писать только царствующий император, – свои частные письма.

Шаваш захлопнул книгу.

– Ты что здесь делаешь?

Шаваш, обомлев, поднял глаза: в проходе над шкафом стоял Андарз. Щека у императорского наставника была слегка расцарапана, и от него несло дешевым вином, какое пьют в кабаках на пристани.

Он был в дорогом парчовом кафтане, выложенном по обшлагам золотыми узорами, такими тонкими, что трудно было понять, – это еще золотая нить или уже золотая проволока, и проволока эта оплетала плоские яшмовые пластины с изображениями зверей и птиц.

– Ты что здесь делаешь? – повторил императорский наставник. Кафтан его, в нарушение всех правил, был распахнут, и в проеме его Шаваш видел крепкую грудь цвета топленого молока и розовый шрам чуть выше сердца, там, где когда-то пришелся удар подосланного варварами убийцы. Васильковые глаза Андарза словно глядели в разные стороны.

– Читаю, – сказал Шаваш.

Андарз пошатнулся и едва не упал, а потом выхватил у Шаваша книгу. У него были сильные гладкие руки с длинными пальцами, и крепкие его запястья были перехвачены, по варварскому обычаю, золотыми браслетами в виде свернувшихся змей.

– Да? И что же ты тут вычитал?

– Ой, – сказал мальчик, – я очень многое вычитал. Я вычитал, что накладная на сыр имеет знак козьей головки, а накладная на сено – кружок с рогами, и что если доклад от долгого лежания приобрел дурной запах, надо поставить рядом с ним на ночь стакан с мятой и росовяником…

– Где ты научился читать? – перебил Андарз.

– У столба с указами, – сказал Шаваш. – Когда читают новый указ, я его запоминаю, а когда указ вешают на столб и толпа расходится, я стою у столба и сличаю буквы со звуками.

– А ну-ка прочти последний указ! – велел Андарз.

Делать нечего: Шаваш прочел наизусть последний указ Нарая, в котором написание доноса приравнивалось к совершению воинского подвига. Теперь за донос можно было получить не только деньги, но и право носить оружие, чтобы защищаться от родных того, на кого донесли.

– А я и не знал, что его уже вывесили, – пробормотал Андарз.

Императорский наставник оглянулся и опустился в стоявшее у окна кресло. Некоторое время он молчал, и Шаваш уже совсем было решил смыться, когда Андарз резко взмахнул рукой, подзывая к себе мальчика.

Шаваш подошел и сел у его ног. Андарз наклонился, и тяжелая его рука легла на встрепанную головенку золотоглазого сорванца.

– Ты будешь поумнее иных моих учеников, – проговорил Андарз.

Глаза его были закрыты. Он напоминал больную птицу, слегка, впрочем, пьяную.

– Какой-то вы грустный, господин, – испуганно сказал Шаваш.

– Да, – глухо сказал Андарз, – грустный. Когда государь меняется к человеку, даже собаки на его псарне начинают лаять по-другому.

– А почему государь переменился к вам? – спросил Шаваш.

– А ты не знаешь?

Шаваш заморгал, не зная, что отвечать. Книги таращили на него свои тысячелетние глаза, воздух в библиотеке был полон страхом и кровью, застегнутыми между страниц, и рука императорского наставника вдруг показалась Шавашу тяжелее, чем взгляд тысячелетних книг.

Андарз вдруг сказал:

– У государыни Касии и министра Руша был сын, Минна, мальчик десяти лет. Руш всегда надеялся, что Касия отправит государя Варназда в монастырь и укажет государем этого мальчика, Минну, но государыня Касия умерла раньше, чем Руш добился своего. Когда я и государь арестовывали Руша, Минна прибежал в беседку на крики. Я спросил государя, что делать с Минной, и государь сказал, чтобы я забрал его в свой дом. Я увез Минну сюда: он ничего не ел и плакал. Через неделю он умер. С этой поры государь стал ко мне охладевать.

Шавашу стало не очень-то по себе. Он подумал, что человек, убивший сводного брата государя, не очень-то задумается, если ему надо будет убить Шаваша. Ему показалось, что он попал в очень скверную историю.

– Я, – сказал Шаваш, – ни разу про это не слышал. В народе ничего такого не рассказывают.

– Да, – сказал Андарз, – в народе рассказывают все больше про то, как я дрался с покойным королем ласов; и о моих победах над варварами. Однако, что же ты делал эти два дня?

– Так, – сказал Шаваш, – охотился за болтливыми языками.

– И что же ты выяснил?

– Например, – сказал Шаваш, – я выяснил, откуда у вас взялся домоправитель Амадия.

Андарз вздрогнул и спросил:

– Откуда?

– Однажды государь послал вам подарок: золото и серебро, и семь персиков, сорванных лично государевой рукой. Вы нечаянно выронили один персик за окошко, а под окошком в этот миг пробегала свинья. Свинья сожрала государев подарок и тут же превратилась в человека: это и был домоправитель Амадия.

Императорский наставник заулыбался.

– Я, конечно, не знаю, правда это или нет, – продолжал Шаваш, – а только если Амадия в прошлом был свиньей, то немудрено, что ему хочется в город Осую, где никто не спрашивает о прошлом, а спрашивают только о деньгах.

– Откуда ты знаешь, что ему хочется в Осую?

– Я принес ему корзинку с подарками от Айр-Незима, – сказал Шаваш, – и он так обрадовался, словно получил весточку от возлюбленной, и он сказал, что Осуя – это самый прекрасный город на свете, где никому не рубят головы. А в корзинке было двенадцать слив, персик и телячья ножка.

– Ну и что? – сказал Андарз.

– Я думаю, что двенадцать слив – значит Храм Двенадцати Слив, персик значит день недели, а телячья ножка значит Час Коровы.

Андарз долго молчал.

– Хорошо, – сказал он наконец, – иди и следи за Амадией. И если тот действительно встретится с осуйцем в Персиковый день в храме Двенадцати Слив, можешь просить у меня все, что хочешь.

Шаваш пошел, но остановился у двери. За окном уже совсем стемнело, посвистывал ветер, и ветки дуба терлись о стену.

– А что за город – Осуя? – спросил Шаваш. – Правда, что там никому не рубят головы?