— Я и сам в это верил, — хрипло сказал Анри. — Черт.., погоди, какой же я невежа! — Он указал на стол. — Вот вино и бисквиты.., а мадам Кюсе приготовила особый ужин. На двоих.

— На двоих? — Губы Джун приоткрылись в почти детском изумлении. — А как же Софи.., и твоя бабушка?

— Моя бабушка может быть весьма деликатной.., если захочет. — Анри усмехнулся, наполняя бокалы рубиново-красной влагой. Один бокал он протянул Джун. — Она знает, что нам нужно поговорить, и, надеется, что с глазу на глаз мы сумеем разрешить все наши проблемы. — Он пристально взглянул на Джун поверх бокала. — Сумеем?

Джун справилась с дрожью и осторожно ответила:

— Смотря какие проблемы.. Расскажи мне о Синтии., — Ах да… — Анри Тяжело вздохнул. — Ты права: чем скорее мы покончим с этим, тем лучше. — Он помолчал. — Синтия ни минуты не считала, будто беременна.

— Быть того не может!

— Тем не менее это так. Не знаю, что она наплела тебе насчет уик-энда, который мы провели в Париже, но я твердо уверен, что и речи не может быть ни о каких.., случайностях. Черт, — он скривился, — это же невыносимо! Как сказать любимой женщине, что ты предохранялся, когда спал с ее подругой?! Конечно, всегда остается ничтожный шанс…

— Погоди! — Джун отставила бокал, потому что иначе расплескала бы вино, — так сильно задрожали у нее руки. — Что.., что ты сказал? ҐАнри стал мрачнее тучи.

— Повторить? — Он глубоко вздохнул, и его смуглое лицо чуть заметно покраснело. — Я предохранялся, понимаешь? Ты ведь хотела узнать, в чем дело…

— И сейчас хочу, — заверила Джун. — Только повтори, что ты сказал чуть раньше.

— Напомни, — попросил он внезапно охрипшим голосом, и Джун заподозрила, что этот хитрец отлично помнит каждое свое слово.

— Ты сказал: «Как сказать любимой женщине…», — тем не менее напомнила она.

Анри тут же стал похож на кота, нализавшегося свежих сливок.

— Так оно и есть, — промурлыкал он, и Джун бросило в жар. — А разве ты не знала, что я люблю тебя? Я ведь уже говорил это.

Джун перевела дыхание.

— Но я подумала…

— Что же ты подумала?

— Что ты чувствуешь себя виноватым в том, что случилось, и сожалеешь…

— Ох, милая, если бы ты только знала! — Анри отставил свой бокал и мгновение молча любовался игрой вина. — Нет, я отлично помню, что чувствовал в тот день, и сожаление тут ни при чем.

— Я подумала.., то, что тебя принуждали к новому браку, приводило тебя в отчаяние…

— В отчаяние? — Анри поднял на нее глаза. — Поверь, в моем лексиконе просто нет такого слова.

Вот сейчас Джун ему верила — и, к несчастью, даже слишком. Какие бы чувства ни питал к ней Анри, он никогда не пойдет на новый брак.

— Хочешь, чтобы я продолжал? — спросил он все так же вкрадчиво. — Или.., поговорим о нас с тобой?

— Пожалуйста.., продолжай.

Анри помолчал немного, а затем сказал совсем не то, что Джун ожидала услышать:

— Значит, ты решила немного помучить меня?

Это жестоко, милая. Очень жестоко.

Она вспыхнула.

— У меня был хороший учитель. Продолжай, ты же обещал.

— Что ж, хорошо. — В его голосе прозвучало явное разочарование. — На чем я остановился?

Ах да, тот злосчастный уик-энд в Париже. Должно быть, именно тогда Синтии и пришло в голову использовать беременность, чтобы женить меня на себе.

— Но она же не была беременна!

— Конечно нет, но это входило в ее планы.

— Ничего не понимаю, — призналась Джун.

— Видишь ли, Синтия твердила, будто я воспользовался ее благосклонностью, а потом потерял к ней всякий интерес. Истина далеко не так романтична: на самом деле она меня никогда и не привлекала.

— Почему же ты позвонил ей на следующий день после знакомства?

Из справедливости Джун попыталась защитить бывшую подругу. Анри ответил ей страдальческим взглядом.

— Значит, вот что она тебе сказала? И, видно, забыла добавить, что, когда я по глупости подвозил их с подругой до отеля, она оставила в моей машине кошелек.

Джун молчала. Устало вздохнув, Анри продолжал:

— Не буду отрицать — мы с ней и вправду встречались. Около полутора месяцев виделись более-менее регулярно, но лишь когда я собрался в Париж по делу, а Синтия напросилась со мной, мы оказались в одной постели. Остальное, как говорится, не для печати.

Джун впилась ногтями в ладонь.

— Значит, когда Синтия сказала, что ждет от тебя ребенка, у тебя не было причин ей не верить?

— Были, и еще какие! — с горечью ответил Анри. — Просто вначале я был так потрясен, что потерял способность мыслить ясно и здраво.

Бабушка ведь рассказывала тебе, как умерла моя первая жена? — Джун кивнула. — Тогда ты поймешь, что я чувствовал. Выходило, что я нарушил собственную клятву, — ведь после смерти Жаклин я дал зарок, что ни одной женщине не причиню больше подобных страданий. Оттого-то я сразу и не подверг сомнениям слова Синтии. — Анри тяжело вздохнул. — В голове у меня тогда было одно: «Джун меня никогда не простит.., и будет права». Боже милостивый, я и сам бы никогда себя не простил!

Джун хотелось броситься к нему, обнять, утешить, сказать, что она давно все простила… и лишь неимоверным усилием воли она сумела сдержать этот порыв.

— Вот почему я сказал, что «отчаяние» — неподходящее слово для описания моих тогдашних чувств, — жестко проговорил Анри. — Знал я лишь одно: наше счастье загублено женщиной, которой на меня наплевать и которой нужна лишь легкая и хорошо обеспеченная жизнь.

— Ты себя недооцениваешь, — пробормотала Джун. — Кроме того, рано или поздно ты ведь все равно узнал бы правду.

— Необязательно. — Анри помрачнел. — С точки зрения Синтии, все мужчины — животные, помешанные на сексе. Помани их соблазнительной попкой — и они готовы на все.

— То есть она…

— Отлично понимала, что когда-нибудь я узнаю правду, но к тому времени надеялась забеременеть по-настоящему. Тогда мы были бы уже женаты, а поскольку я католик, о разводе не могло быть и речи.

— Но я же не знала!.. — ужаснулась Джун.

— Конечно. А вот я-то должен был почуять неладное. Это же старейший в мире трюк — шантаж ребенком! И я, как последний болван, поймался на крючок. Единственное, что может меня оправдать, — давняя вина перед Жаклин. — Анри обреченно махнул рукой. — Синтия конечно же прознала об этом и рассчитывала, что я, потеряв одну жену, не стану рисковать жизнью другой. — Он помолчал. — А потом еще и ты…

— Я?!