IV

Это была пачка выцветших палароидов в оранжевой коробке Hermes. Компания молодых людей, юношей и девиц с шевелюрами, позировала у окна в этой самой квартире. Судя по одежде, конец восьмидесятых. Кроме Даниелы тут был ее брат, тощий губастый подросток, похожий на Мика Джаггера, остальные незнакомы. Кто-то курил, кто-то сжимал бутылку. Даниела в короткой юбке – стройная фигура. А рядом будущая жена Саши. Она потом часто рассказывала, как провела лето в Риме среди университетских приятелей Даниелы. Да вот этих, по всей видимости. Границы только открылись, и она отправилась с свое первое путешествие. Даниела всегда помогала ей, особенно, когда перебралась на родину. Она выросла в СССР и хорошо знала, что это такое, когда нечего надеть, нечем накраситься. Она делала это, словно возвращала долг. Но потом все переменилось. Отец разорился, жить в Риме стало бессмысленно дорого, и они разъехались: отец с мачехой на юг, а Даниела в Лондон, где нашла работу. Квартиру они сдавали. Это было в середине 90-х, когда в Москве, наоборот, жизнь пошла в гору, и теперь уже Сашина жена приглашала подругу – на Новый год. Постепенно та стала частью их семьи, тем более что своей не обзавелась. А снимки были свидетельствами жизни, когда обе девушки были одинаково беззаботны. Она счастлива, а его нет в ее жизни. Что Саша делал в это время? Когда она любила Рим, когда ее обнимали молодые люди? Как бывает только в юности? Писал, был ответ; его не печатали; он писал больше, его стали печатать; как будто отдавал, что должен. Но кому и зачем? Вместо того, чтобы обниматься с пьяными вином и беспечностью людьми? Та жизнь, которую они прожили вместе, была наполнена взрослым счастьем, но досада, что, пока Саша писал, он упустил что-то важное, осталась. Когда он увидел фотографии, он ощутил ее.

V

– Пронто, – сказала трубка. – Я могу говорить по-русски? – спросил Саша. – Да. – Я привез… Фриш… – Я знаю. Сегодня вам удобно? Мой адрес… – Нет-нет, – перебил Саша. – Я никуда не поеду, мало времени. Давайте здесь (он назвал мост). Вечером. Договорились? В руках у меня будет… – Я знаю, – повторил голос. Они попрощались, и теперь Саша стоял, в оцепенении переводя взгляд с предмета на предмет. Пора было обедать. Он оделся и медленно, словно пересчитывая ступени, спустился на улицу. Значит, сегодня? Солнце стояло в зените, мрамор от жары лоснился. В небе над набережной, куда он вышел, колыхалась стая птиц. Она была похожа на сетку, и, когда эта “сетка” опустилась на ближайший тополь, дерево наполнилось оглушительным треском.

Саша потушил сигарету и спустился с моста. Он решил сделать крюк и свернул на Джулию. Солнце почти не проникало на эту прямую и узкую, как тоннель, улицу. Первый день в Риме они с женой всегда начинали отсюда. У фонтана фотографировалась группа туристов, и Саша встал поодаль. Когда они ушли, он снял очки и подставил голову под воду. Ледяная, она обожгла кожу. Уф, хорошо. “В тени карниза Микеланджело… где воздух похоронен заживо…” Саша двинулся дальше, упирая ступни в блестящие и круглые, словно черепа, камни. Он вышел на площадь. За темным стеклом знакомой витрины Саша различил пирамиды стульев. Значит, кафе закрылось. С Катей, хозяйкой этого кафе, он был знаком, она немного говорила по-русски и всегда расспрашивала о Москве. Катя была там в 70-х и вспоминала Москву с восторгом, а Саше было неловко: он давно разлюбил родной город. Ее Франко работал художником в римской опере и однажды устроил места на “Джоконду”. Но всё не может быть вечным даже в вечном городе, да. И Саша сел в кафе напротив. Пока он ждал обед, на улицу вкатился трехколесный грузовой мотоциклет. Водитель – старик в красной выцветшей бейсболке – отпер узкую дверь в стене, и они с женой принялись заталкивать машину. Но покрышки скользили по булыжнику, машина скатывалась в переулок, и вскоре старик сдался и сел за столик. Равнодушно глядя перед собой, он ждал, пока его старуха кричала по телефону, вызывая какого-то Массимо. Когда в переулке образовалась пробка, официант снял фартук и втроем они, наконец, затолкали машину в стойло. Старик вернулся за столик и подмигнул Саше. Тот кивнул в ответ: “Привет, Соломон”.

VI

Саша хотел закрыть компьютер, но передумал и набрал: “Огонь любви”. Он хотел написать рассказ с таким названием. Об этой истории Саша узнал в Костроме и решил подарить ее своему прадеду. Но его отвлек тубус. Саша лег на кровать и уставился на освещенную стену. “А что бы ты хотел там увидеть, – спросил он эту стену. – “Возвращение блудного сына”, что ли? Пачки с героином?”

Он рывком встал, подошел к столу и быстрыми, чтобы не передумать, движениями отвинтил крышку. Из тубуса с тихим свистом выпал тяжелый сверток. Папиросная бумага, еще бумага. Один край он прижал компьютером, другой – лампой. Темный фон, спина в халате. Зеленое сукно. Возится с чем-то, а голову повернул: окликнули (Саша приблизил лицо). Не может быть, чтобы пахло краской. Это же середина XIX века. Колорит вообще рембрандтовский. Соломон? Жаль, не разобрать подпись. А второй холст был разрисован акриловыми красками, это была современная живопись.

Когда Саша проснулся, стена за окном погасла. Он услышал музыку, подошел к окну, закурил и выглянул. Арфистка сидела у стены, некрасиво расставив ноги. Ее инструмент напоминал оконную раму. Девушка играла битловский шлягер, и несколько человек стояли вокруг, а один даже подпевал. Саша перевел взгляд на мост – там уже расположились собачники и торговцы, и марроканец, который толкал наркотики. Он вспомнил голос в трубке. “Отдам картины, дальше у меня свои планы”, – решил он и посмотрел на тубус. До встречи оставалось четверть часа.

От удара дверью арфистка сбилась, но быстро подхватила. Он кинул монету, зашел в кафе и купил рожок мороженого, но в духоте не почувствовал вкуса и выбросил. Поискал салфетку. Не нашел. Пересек улицу, встал у парапета и посмотрел на мост. “Этот? Или?” Саша неспешно поднялся и прошел в толпе на ту сторону, где распаковывались музыканты. Вернулся. “Здесь или дальше?” – соображал он. “А, вот хорошее место”. “Если что, брошу в воду”. Но что “если что”? Он поставил тубус на землю, а сам отвернулся к воде. Маслянисто блестевший Тибр был неподвижен, зато по-вечернему истошно кричали птицы. Потом взвыла сирена и стая птиц взмыла в воздух. С наступлением темноты Рим утопал в огнях и звуках. Английская, итальянская, немецкая, русская, китайская… В коконе из этих звуков Саша казался себе персонажем какого-то старого, черно-белого еще, фильма. На несколько секунд мысль эта отвлекла его, а когда Саша опустил глаза, тубуса на асфальте не было. Он поднял голову и встретился взглядом с человеком, который держал тубус. Перед ним стоял Вадим Вадимыч.

VII

– Во времена Муссолини тут был госпиталь, – Вадим Вадимыч открыл дверь и пригласил Сашу в квартиру. – А в этом крыле находилось отделение военной психиатрии.

ВВ провел рукой по стене с кафелем:

– Правда, осталась от госпиталя одна только стенка. Но дух живет где хочет, правда?

Саша услышал как ВВ рассмеялся: тихо и отрывисто, словно нос продувал.

– Садитесь, сейчас кофе, – предложил он. – Или вино? Тогда нужен штопор.

ВВ положил тубус, который тут же откатился к стопке деревянных реек. Он открыл ящик и быстро закрыл его. Поднял глаза. Несколько свисающих ламп освещали столешницу, а над кафелем из стены торчали железные кольца. ВВ сдвинул рулоны, чтобы расчистить место для стаканов. В банке, которую он убрал под стол, качнулась и чуть не перелилась густая жидкость. Саша помог ему перетащить резак.