Высказывались даже предположения, что Ф. М. Достоевский изобразил собственного отца в образе старика Ф. П. Карамазова. Однако обращение к подлинным архивным материалам опровергает эту жестокую легенду.

М. А. Достоевский тяжело переживал смерть жены. Временами, живя один в Даровом, он запивал. Но никаких оргий с крепостными одалисками не было. 6 июня 1839 года, в самую жару, отец писателя умер от апоплексического удара. Это случилось в поле; свидетелями были черемошинские крестьяне. Необычная обстановка и породила слухи об убийстве; но следствие опровергло их. К сожалению, родня со стороны жены, не особенно благоволившая к покойному, верила в убийство. Как бы то ни было, и А. М. и Л. Ф. Достоевские повторяли лишь пересуды родственников; ничего достоверного они знать не могли. Тот же А. М. Достоевский постоянно подчеркивает хорошие отношения своих родителей с крепостными. Они из собственных скудных средств смогли выделить деньги крестьянам на постройку новых изб после пожара, спалившего Даровое в 1832 году. Но, конечно, некая таинственность, окутавшая эту трагедию, не могла пройти мимо внимания великого писателя. Недаром всю жизнь он волновался темой отцеубийства.

Вновь Ф. М. Достоевский посетил Даровое только в июле 1877 года. В «Дневнике писателя» (глава «Разговор мой с одним московским знакомым») читаем: «Сорок лет я там не был и столько раз хотел туда съездить, но всё никак не мог, несмотря на то, что это маленькое и незамечательное место оставило во мне самое глубокое и сильное впечатление на всю потом жизнь и где всё полно для меня самыми дорогими воспоминаниями». По словам А. Г. Достоевской (жены писателя) поездка произвела на автора «Преступления и наказания» большое впечатление; он постоянно возвращался к ней в разговорах, рассказывая, что обошел все окрестности — и Брыково, и Черемошню.

В заключение еще несколько слов. Воспоминания детства нашли прямое отражение в итоговом произведении великого писателя — романе «Братья Карамазовы». Так, имение Ф. П. Карамазова носит название Чермашня (почти Черемошня). А. М. Достоевский пишет: «Я не могу не упомянуть о дурочке Аграфене. В деревне у нас была дурочка, не принадлежавшая ни к какой семье; она всё время проводила, шляясь по полям, и только в сильные морозы зимой ее насильно приючивали к какой-нибудь избе. Ей уже было тогда лет двадцать — двадцать пять; говорила она очень мало, неохотно, непонятно и несвязно; можно было только понять, что она вспоминает постоянно о ребенке, похороненном на кладбище. Она, кажется, была дурочкой от рождения и, несмотря на свое такое состояние, претерпела над собою насилие и сделалась матерью ребенка, который вскоре и умер. Читая впоследствии… историю Лизаветы Смердящей, я невольно вспоминал нашу дурочку Аграфену»[108].

Карабиха

По семейному преданию, Некрасовы происходили из казаков; сама эта фамилия простонародная и образована от имени собственного Некрас — так некогда нарекали некрасивое дитя. В XVI–XVII веках предки знаменитого поэта значатся «детьми боярскими» — последняя ступень привилегированной дворянской иерархии. Все они состояли на военной службе, но никогда не достигали высокого положения. Самый крупный чин, майора, получил отец «певца народной скорби» Алексей Сергеевич Некрасов — и то при отставке.

Пожалуй, лучше всего психологический облик поэта обрисовывают слова писателя П. Д. Боборыкина: «Кто знает разные великорусские местности, тот, конечно, отличал в Некрасове типического человека, сложившегося в обстановке помещичьего быта в приволжском крае. У Некрасова посадка тела и лицо имели севернорусские черты. И редкий из наших писателей, воспитавшихся в дворянской помещичьей среде, сохранил в себе столько физиономической и бытовой связи с народным типом, хотя в последние десять лет, до смерти (период, когда я лично знал Некрасова), да, вероятно, и прежде, он не грешил никаким народничаньем ни в костюме, ни в тоне, ни в образе жизни… И бородка во французском вкусе, которую он стал запускать только в последние годы, не отнимала у его лица бытовой своеобразности. Натура у него была действительно железная, донельзя выносливая и в умственном труде и в разных физических упражнениях. Никто бы, взглянув на него иной раз за три, за четыре года до смерти в пасмурный петербургский день, когда он весь гнулся и морщился, никто, говорю я, не зная его лучше, не поверил бы, что этот человек мог в тот же день отправиться на охоту и пробыть десять — двенадцать часов сряду под дождем и снегом»[109].

Некрасов был не только выдающимся поэтом, но и выдающимся журналистом. В Петербурге он был погружен в деловую активность, не оставляющую ему времени для творчества. Положение редактора самого популярного в России журнала «Современник» налагало на Некрасова многочисленные обязанности; ему надлежало быть вхожим во все многообразные круги столичной администрации. Для пользы дела он использовал любые средства, в том числе карты и охоту. Он был и отчаянным игроком, и страстным охотником. В Английском клубе за ломберным столом с зеленым сукном партнерами Некрасова были люди с именами, в то время звучащими чрезвычайно громко; в их же обществе он ездил на медвежью охоту в Новгородскую губернию. Но по-настоящему Некрасов обретал себя только в родных местах на Волге.

Много лет подряд поэт проводил летние месяцы в отцовском имении Грешнево. Здесь он с упоением предавался своей охотничьей страсти.

Чуть не полмира в себе совмещая, Русь широко протянулась, родная! Много у нас и лесов, и полей, Много в отечестве нашем зверей! Нет нам запрета по чистому полю Тешить степную и буйную волю. Благо тому, кто предастся во власть Ратной забаве: он ведает страсть, И до седин молодые порывы В нем сохранятся, прекрасны и живы, Черная дума к нему не зайдет, В праздном покое душа не заснет.

С годами у Некрасова возникла мысль обзавестись собственной усадьбой. В апреле 1861 года он просил отца в письме разузнать о продаже где-нибудь поблизости