требованию вполне удовлетворил недостроенный хутор Степановка на полдороге между Мценском и Орлом. Земли было 200 десятин великолепного чернозёма. Небольшой домик в семь комнат стоял еще под соломенной крышей. Конечно, работы по благоустройству предстояли большие, но Фет решил, что от добра добра не ищут. Уже через год Тургенев нашел своего приятеля по охотничьим вылазкам обросшим по-деревенски «бородой до чресл» и не желавшим ничего слышать о литературе. Между прочим, Степановка находилась всего в 60 верстах от Спасского-Лутовинова.

Впрочем, Тургенев особенно удивлен не был. По его словам, наконец-то дала себя знать «капля немецкой крови» Фета. Вообще, при «поэтической безалаберщине» (тургеневское выражение) он был энергичен и упорно шел к достижению намеченной цели — и это отмечали все современники. Л. Н. Толстой, всецело увлеченный хозяйством и только что открывший в Ясной Поляне школу для крестьянских детей, от всей души приветствовал решение Фета, поскольку «нашего полку прибыло» и прибыло «славным солдатом».

Сам Фет в письме Л. Н. Толстому признается: «Я люблю землю, черную рассыпчатую землю, ту, которую я теперь рою и в которой я буду лежать»[99]. Он с головой погрузился в хозяйство и земскую деятельность, был даже избран мировым судьей и к своим обязанностям относился с исключительной рачительностью; но почти перестал писать стихи.

Впрочем, пера Фет не бросил; он просто перешел от поэзии на прозу. На протяжении 1860-х годов он выступил в печати с циклом очерков «из деревни», в которых детально описал свой опыт землевладельца наступившей пореформенной эпохи. Идеальным образом «помещика новой формации» стал Левин из «Анны Карениной» Л. Н. Толстого. Сам Фет слова «помещик» избегал; он предпочитал писать «хозяин». Такой хозяин до последних физических и духовных сил готов бороться за то, чтобы устоять в самых неблагоприятных обстоятельствах, когда под его ногами родная почва заколебалась и грозит разрушениями. Но Фет пишет (как будто про самого себя): «Вижу его устанавливающим и улаживающим новые машины и орудия, почти без всяких на то средств; вижу его по целым дням перебегающим от барометра к спешным полевым работам, с лопатой в руках в саду, и даже на скирде сена непосредственно наблюдающим за прочною и добросовестною кладкой его, а в минуты отдыха за книгой или журналом»[100]. Свои очерки Фет озаглавил «Жизнь Степановки или лирическое хозяйство»; под этим названием они ныне и переиздаются.

Фет как бы подчеркнул, что нет пропасти между поэтом и хозяином. До Фета подобным хозяином был Баратынский в Муранове, а позднее Блок в Шахматове. Тенденция для отечественной поэзии многозначительная! Ведь и «русский песенник» Кольцов в жизни оказался энергичным и деловитым купцом. Следовательно, в этом плане Фет не представляется чем-то исключительным. Кстати, он был одним из любимых поэтов Блока.

Тургеневу казалось, что Фет купил только «жирный блин» чернозёма посреди голой степи. Действительно, так дело и было. Степановка представляла собой лишь редкую купу деревьев да недостроенный дом. Но спустя семнадцать лет Фет хвастается в письме тому же Тургеневу: «Жизнь русского country gentleman в новом вкусе — с парком, машинами, олеандрами, европейской мебелью, чистой прислугой в ливрее, усовершенствованными конюшнями и даже ослами (не аллегорическими, а настоящими)»[101]. Конечно, здесь идеал, но Степановка явно была близка к этому идеалу. Ныне от прошлого благополучия остался только обширный парк и пруды. Впрочем, следует упрекать не столько безалаберность потомков, сколько жестокий двадцатый век с его беспощадными войнами.

Через семнадцать лет Фет продал Степановку по непонятной причине, о которой он глухо говорит в своих воспоминаниях. Взамен он сразу купил усадьбу Воробьёвка. В письме Л. Н. Толстому он с едкой иронией описывает свое ближайшее окружение: «Зачем наши дворяне не читают истории? Они бы узнали, что все первоклассные итальянские магнаты, даже патентаты, жили и держались торговлей: Орсини, Колонны, Сфорцы, Медичисы и т. д. А наши до сих пор думают (извините за шуточный камешек в огород), что что-то постороннее, когда цари за заслугу дарили земли и когда жизнь стоила грош, — само собою сделается… Не понимаю, чтобы можно было быть гусар на саблю опираясь и пахать землю, которая обложена значительными повинностями и безграничными расходами, коли от нее нечего ожидать… Под самой Воробьёвкой есть 2 Сухоребрика. Один крестьянский, а другой от нас влево дворянский… Последний весь состоит из дворянских изб, обитатели которых вовсе неграмотны, хотя владеют от 200 до 10 десятин земли… Вообще, как слышно, Курская губерния полна такими мелкими дворянами… А тот, кто строил, Воробьёвку делал, да так, что не только я, но и через 500 лет после меня люди его похвалят и скажут спасибо»[102]. Строил Воробьёвку коллежский асессор П. М. Ртищев в первой четверти XIX века.

Фет вновь, как и в Степановке, застал главный усадебный дом в полном запустении. Он вспоминает первое посещение: «Нас с женою встретила старушка генеральша в желтой турецкой шали и, указывая на валяющиеся на полу огрызки моркови, яблок, картофельные корки и пустую яичную скорлупу, — проговорила: — Уж извините, — вот крепостных-то нет и чистоты нет»[103]. В комнатах разодранные обои свисали пыльными космами. Стёкла в окнах с двойными рамами были все без исключения разбиты, и сохранившиеся осколки залеплены зеленой бумагой. Единственно можно было жить в маленькой комнате при отдельно стоящей кухне. Здесь были поставлены две кровати и письменный стол, ставший также обеденным.

Сразу же Фет энергично занялся ремонтом. Далее он продолжает: «Конечно, при переделке и поправке запущенных построек, надо было по возможности пользоваться старинным материалом, какого в наш прогрессивный век уже не существует. Так превосходные полы парадных комнат следовало перестлать во вновь устраиваемом верхнем помещении, а в парадные комнаты следовало положить паркет. Дом по очистке от пыли, грязи и плесени предстояло переклеить новыми обоями; из заброшенных кухни и флигеля вывести целые горы грязи, кирпичу и битой посуды, а затем переделать разрушенные печи и прогнившие полы»[104]. Но уже к лету следующего 1878 года усадьба была приведена в порядок. В парке цвели сирень и акации, а перед главным домом — розы.

Только в Воробьёвке — уже состоятельным человеком — Фет вновь ощутил прилив лирической стихии. Он признается в письме высокородному собрату по перу К. Р.: «Жена напомнила мне, что с 60-го по 77-й год во всю мою бытность мировым судьею и сельским тружеником я не написал и трех стихотворений, а когда освободился от того и другого в Воробьёвке, то Муза пробудилась от долголетнего сна и