слез не льет!

Мы умираем – он не идет!

Нас в плен угонят – он не спасет!

Сыновья и дочери (вместе)

Что сделали мы?

За что осерчал?

Кто из нас когда отца огорчал?

Побежим, догоним его! Идем!

У ног его ползать, молить начнем,

Лобзать его полы, ноги лизать, —

Обнимем колени, наземь падем

Коль он не вернется, – мы все умрем.

О, нас не гони, хоть шею руби,

Хоть душу вырви, хоть погуби!

Мы – жертва тебе, мы – прах твоих ног.

Пощади, отец! не пришел наш срок.

Иль без сердца он? Не сжалится он?

Ничто для него наш вопль и стон?

Веди нас туда, куда сам идешь.

Скончалась мать – а ты слез не льешь.

Ужель он, смягчась, не придет опять,

С земли нас поднять и рукой обнять,

Утереть нам слезы, поцеловать,

На колени взять и к груди прижать,

Сластей и сахару детям дать? —

«Дитя ты мое, отрада очам,

Не плачь, с тобою скорблю я и сам,

Отец – твой слуга. Тебе жизнь отдам!

Он душу отдаст вам – сердешный мой —

Не плачьте! Пожертвую вам – душой.

Глаз колют, – вас да колет мой глаз!»

Нет отца у нас, нет – вай!

Смолк отцовский привет – вай!

Мы призываем, – а он не чует – вай!

Мы умираем – он не тоскует – вай!

Мы голодаем – он не горюет – вай!

Мы зовем его – а он не идет – вай!

И бежать напрасно за ним – ах!..

Ах, кто же будет для нас отцом? – ах!

Ах, кто же может держать наш дом? – ax !..

Кто пособит нам в горе таком? – ах!..

Он не спешит, напрасно зовем! – ах!..

Нас уведут – что ж делать потом? – вай!..

Нет… добр отец дорогой.

Он вышел, придет домой.

О нет, наш отец не злой,

Он детям предан душой,

Он любит нас больше очей.

Он любит своих детей,

Не бросит, он не злодей.

Родимая, слез не лей!

Скорбим мы скорбью твоей!

О не губи наши дни!

Веди нас, похорони!

Родная, на нас взгляни,

Где скрыться нам? Мы одни!

Кому нам сказать: не плачь!

Пусть мы обратимся в прах,

Умрем за родную – ах!

Тогда не увидим тебя в слезах,

Не услышим скорби в твоих устах!

Ты нас утопи в волнах!

Что ж ты не с мечом в руках?

Сама детей схорони,

Клади нас в землю скорей!

Потом постой возле нас,

Над нами слезу пролей!

Родная… Идут… Вай!

Уведут и убьют – …вай!

– Уведите, уведите меня, матушка-джан, отец-джан, сестра-джан, – родимые!.. Аллах, Аллах!.. вай.. ах-вах… умираю… Скорей, скорей… на помощь!..гы-га, гы-гы! гы, гы-го… гы, гуу!..

– Замолчи! Отдай жизнь, дитя имама! Как смеешь ты отворачивать лицо? Как смеешь плакать и кричать?..

5

Еще не кончился траурный обряд, как вдруг вся толпа обратила взоры в одну сторону, все стали шушукаться и переглядываться.

На верху Учтапалара («Три горки») появилось несколько всадников, не похожих ни на персов, ни даже на обыкновенных путников. Казалось, они задумали напасть на Ереван, ограбить его, увезти все добро.

Они ехали на конях, едва мелькали верхушки их остроконечных шапок. На голову каждого из всадников было накручено что-то вроде огромного полотенца, один конец которого словно нарочно был выпущен и играл с ветром.

Всадники казались великанами, так раздувал ветер их одежды, откидывал назад и, при быстрой езде, охватывал ими коня и крутил в разные стороны. Было явственно видно, что у этих людей не было, однако, при себе ни ружей, ни шашек, ни копий.

Они пустили коней гуськом и смело погоняли то в гору, то под гору, как вздумается. Наблюдавшие поражались, как это они решаются скакать вниз, во весь опор, с этих остроконечных высот, когда человек и пешком-то не в силах бежать по этим горам, так они круты. Немного спустя они скрылись, въехали в Далминское ущелье, в сады.

Всем хотелось узнать, кто же такие эти необычайные путники. Полагаю, что пока я не скажу, и ты этого не узнаешь!

У обитателей нашей страны зрение острое, они издалека узнают всадника по его движениям, но на сей раз у всех словно глаза были завязаны, – может быть, оттого, что много в тот день плакали.

Не прошло и получаса, как всадники выехали со стороны Георханы, и можно было уже ясно различить их островерхие клобуки – стало очевидно, что эти удалые учтапаларские наездники никто иные, как едущие от нашего святого престола епископы и монахи, которые в подобные торжественные дни должны были непременно приезжать и привозить с собой хорошие подарки, чтобы задобрить ереванского сардара и ханов, а также поздравить их с праздником и тем выказать свою готовность служить им, дабы они, с своей стороны, милостивым оком смотрели на наш народ и страну.

Сами они, правда, тоже получали подарки и возвращались не с пустыми руками, зато потом им бывало в десять раз хуже – всю душу им выматывали; частенько на неделю, а то и на две, приезжали в Эчмиадзин с ними еще всякие люди, человек триста, – и там ели, пили, выжимали, выцеживали из монахов все, что можно, и уезжали обратно.

Беда в том, что, когда приезжал сам сардар или Гасан-хан, то вся братия монастырская должна была с крестом, с хоругвями, с колокольным звоном и пением шараканов выходить им навстречу и сопровождать их до обители.

Верхом на добрых конях своих ехали великолепные наши священнослужители в сопровождении служек, причетников и вооруженных ружьями стражников. Эти ехали позади, – один высоко подымал в руке посох, другой заезжал вперед очистить дорогу, освободить место, иной так и впивался в глаза своему старшому, чтобы в ту же минуту, едва только он мигнет, исполнить его приказание.

Священники из Конда и Шехара, тоже со своим причтом, с крестом и хоругвями, вышли им навстречу. Они