ты давно не виделась. Забыть черты его лица – легче легкого, как и его слишком высокий смех, и дурную привычку издавать этот странный довольный звук всякий раз, как он делает глоток. Вы оба изменились за годы, но время сгладило углы, оставило почти только хорошее. Впрочем, невыносимую боль забыть легко. Весь твой организм старается тебе в этом помочь. И всякий раз вновь проваливаясь в агонию, будь то сломанная рука или падение на бетон с высоты собственного роста, ты говоришь себе, что в этот раз не забудешь. Не забудешь и потому будешь осторожна. Ты все равно забываешь. Люди не созданы, чтобы доставать из памяти подобное. И вы с болью снова встречаетесь, и ты клянешься еще раз, чтобы только нарушить свою нерушимую клятву.

Уля, кажется, отключилась. Она не знала, надолго ли. Знала только, что, когда открыла глаза, внутри раскаленными металлическими змеями расползалась боль, в ушах звенело, и сквозь звон прорывалось ее имя:

– Уля! Уля, ответь, давай же!

Уля шевельнула головой и застонала: нижнюю челюсть будто защемили плоскогубцами в том месте, где она соединялась с верхней. Хотелось поправить ее, поставить на место, но Уля не могла поднять руку.

Свет мигал. Он расплывался перед глазами так, будто Уля оказалась в гигантском аквариуме. Она хихикнула: это подходило ко всей теме со щупальцами. От смеха где-то меж ее лопаток словно взорвался маленький атомный реактор.

Уля провела по зубам языком и ощутила вкус металла. Внутренности обожгло, и Уля скрючилась, стараясь то ли унять разливающуюся волну, то ли оставить себе, уничтожить в зародыше. Значит, тогда ей просто повезло. Она уже падала, но смогла подняться. Сейчас это казалось таким же вероятным, как то, что Уля откроет глаза, и рядом будет стоять белая кружка с дымящимся свежим кофе. Пусть даже из той дешевой кофемашины.

Знакомый запах защекотал ноздри, и Уля приподнялась.

Она была огромным земляным плато, куском давно разрушившегося континента, по краям которого кипела лава. Но она была. И это было самым главным.

Прошла сотня лет. Уля моргнула.

Прошла еще тысяча, и Уля вытянула перед собой руку с обожженным мизинцем. Им она все еще ничего не чувствовала.

– Уля! Уля, все будет…

Она не услышала, как будет это «всё», но ей понравилось, что оно будет – мифическое будущее, составленное из осколков не только злого тролльего зеркала.

Зеркало, чтоб помнить. Зеркало, чтобы забыть. Зеркало, чтобы путешествовать…

Перед самым ее носом клацнули громадные челюсти крокодила. Уля отмахнулась от них, как от мухи. Прищурилась и поняла, что никакого крокодила в лифте быть не могло. По крайней мере, пока.

Кружка белела в углу. Лампочки подмигивали Уле. Чего они от нее хотели?

Уля надеялась, что не ту самую статью, которую она так и не закончила. О чем она вообще была? О цирке?

Нет, погодите, точно не о нем, она была… О людях! Кажется. Да, там точно были люди. Но какие? Знала ли их Уля? Могла ли она вообще узнать их до конца?

Уля часто заморгала и опустила руку прямо в груду кусочков зеркала. Нахмурилась.

Все вокруг плыло.

– Уля! Здесь, навер…

Уля запрокинула голову так резко, что услышала, как где-то в ее позвоночнике сыплется песок. Плохой знак. Плохой ведь?

Она потерла шею рукой, и… хэй! Вторая рука ее тоже слушалась!

Уля выдохнула. Подняла взгляд и уставилась туда, откуда недавно смотрело на нее собственное отражение.

Там, в прогале люка, было темно. Квадрат пустоты обрамляло электрическое сияние из лифта, и Уля разглядела ботинки с плотной подошвой, зашнурованные каким-то незнакомым ей способом. Разглядела пальцы, чуть вьющиеся волосы неопределенного цвета и линию челюсти. Так дети (да и не только они) рассказывали страшные истории: включали фонарик, держа его на уровне сердца, и направляли луч вверх.

Так делали в лагере на озере, куда Уля ездила каждое лето, пока его не прикрыли после того, что случилось с их вожатым. Так делал и сам вожатый, но всякий раз, как Уля пыталась представить его лицо, она видела только темные озера на месте его глаз. Что он увидел перед самым концом? Закрывающиеся двери метафорического лифта, из которого так и не сумел выбраться?..

Некто в люке не был монстром. Почти наверняка. Да и страшного в нем было только то, что…

Уля прищурилась.

– Знаю, это не то, что тебе хотелось бы услышать, но у нас не так много времени.

Уле хотелось ответить, что нет, как раз против этой фразы она ничего не имеет, потому что у нее было все время на свете, и хоть какое-то подобие дедлайна стало бы освежающей переменой.

Дедлайн.

Та леди в лифте так переменилась, когда услышала о нем. Словно это было запретной темой. Опасной темой. Опасной работой. Что значит дедлайн для тех, кто латает само время? Что ждало в конце дедлайна Рахи? Успел ли он?

– Как вам тут вообще работается?

– Если честно, довольно скучно.

– Я вам не верю!

Уля сглотнула. Льющееся на тебя время совершенно точно не было скучным.

– Уля!

Она даже не заметила, что опустила голову. Из носа на блузку капала кровь. Уля проследила за тем, как алое пятно на ее груди расползается все шире и шире. Ну и ладно. Ей давно пора было купить новую рубашку. Может быть, черную. Или цветную. Почему бы и нет?

– Уля!

Она снова подняла голову. Закрыла лицо растопыренной ладонью, потому что вернулись к жизни лампочки, светившие ей прямо в глаза.

– Можешь подняться?

Голос звучал знакомо. Не так, как если бы Уля слышала его в офисе или, скажем, на постоянном маршруте автобуса, а так, как если бы он ей снился.

Уля почувствовала под рукой холод поручня. И когда он успел стать таким холодным? Подниматься было куда сложнее, чем проходить стадии принятия. Может, Уля и ошибалась, но в тот момент это казалось единственной существующей в мире истиной.

Голос замолчал, и Уля поняла, что ей его не хватает. Она хотела это озвучить, но вместо этого издала очередной стон.

– Ладно, забудь, забудь обо всем, что я… не торопись!

Уля была не согласна: взрыв внутри нее с каждой секундой все больше стихал, и она начала дрожать. В лифте ощутимо похолодало. Она ничего не знала о системе отопления, вентиляции и всего остального устройства лифта, но за все то время, что Уля провела в этой коробке, здесь ни разу не было настолько холодно.

Наконец Уля выпрямилась. Отсюда осколки казались горами щебня. Должно быть, именно так ощущала