Уля кивнула. Акулина разжала пальцы.

Игла была ледяной. Не такой, словно ее оставили на ночь у окна, а будто ее забыли в том морозильнике, где Уля пыталась вырастить собственную цивилизацию.

– И не забудь отдать ему иглу! – раздалось над Улей, а когда она в следующий раз подняла взгляд, в люке была только темнота.

Ледяная, недружелюбная. Стремительно льющаяся вниз.

Уля сильнее вцепилась в остатки потолочного освещения, пытаясь понять, с чего ей начать. С нити мыслей? Но о чем думать? О том, как она не хочет отправляться в небытие, но все еще адски хочет кофе?

Пальцы ее отказывались шевелиться. Попробовать другой рукой?

Уля сглотнула. Нужно было всего лишь перебросить иглу из одной руки в другую и не грохнуться, так?

Впрочем…

Уля не стала слишком долго думать: сунула иглу в рот, сменила руку и сжала пальцами ледяной металл.

Игла обожгла язык и губы, но это было ожидаемо. Пальцы ее слушались, оставалось только…

От ушка иглы в сторону Ули тянулась нить. Она никак не могла понять, откуда именно та начинается, но знала это так же ясно, как то, что когда-нибудь Акулина перестанет прятаться за более «мягкими» именами.

Ей нужно было сделать всего несколько стежков. Это не так страшно.

Не так страшно, как пьяное дыхание звуковика и его тусклый взгляд.

Не так страшно, как лестница без перил, и громкие крики «С Новым годом!», и далекие хлопки фейерверков, и целая ночь, которую Уля не могла вспомнить – после нее она перестала пить. И впервые купила тест на беременность.

Не так страшно, как пустые глаза вожатого, которого она нашла за домиком у озера рано утром. Почему их отряд называли «крокодилами»? Почему совсем недавно один такой чуть ее не проглотил?

Не так страшно, как то чувство, выбившее у нее из-под ног землю, – она сидела на качелях, и ей сообщили об аварии, и ночью ей снились бесконечные лестницы, бесконечные коридоры и курящие ангелы с глазами ее родителей.

Не так страшно, как трясина, вырывающая у нее из рук детей. Она побежала за помощью. Она вернулась и вытащила мальчишку из болота – в ушах ее не смолкали детские крики. Иногда она все еще слышала их по ночам.

Не так страшно, как запах пыли и полыни, и марионетка, которая не могла вырваться и которая совершенно точно не была Улей… вот только была. Конечно, была. Возводила вокруг себя стены, чтобы больше никогда не обжечься. Рушила их и обжигалась снова. Потому что не могла иначе.

Не так страшно, как облепляющая ее темнота.

Щупальца – плети, помехи, как ни назови, – были повсюду. Они дышали бесконечным холодом космоса и неизвестностью пустоты; их выжигающий ледяной огонь проникал до самых костей, доставая то, о чем Уля и не подозревала. То ли выжимал ее, то ли выворачивал наизнанку. Уля шила. Чем был холод небытия по сравнению с ржавчиной металла, который отпечатывался на коже? То, о чем она не хотела вспоминать, оставляло за собой кровавые следы. Уля тянула нити из самой своей глубины. Уля не чувствовала пальцев.

«Как мозоли после трудового дня», – подумала Уля и стиснула зубы, чтобы родившийся где-то под ребрами крик остался внутри.

Уля тянулась, подобно дереву. Вверх, вверх, вверх. Стежок вверх. Стежок вниз. И снова вверх.

«В том, что с тобой случилось, нет ничего хорошего. Не оно сделало тебя сильнее. Оно случилось, и это было ужасно. Пусть оно послужит тебе. Нити бывают самыми разными». Уля тянулась: чувствовала, как хрустят позвонки, как напряжение превращает ее в оружие, которое никогда никого не убьет – кроме, может быть, ее самой.

Уля шила. Шила сосредоточенно: на этот раз у нее не было шанса на ошибку. Шила, глядя только на яркую, вымоченную самыми темными ее днями линию, которая выскакивала из-под каждого стежка. Уля старалась не обращать внимания на мешанину из звезд, помех и распадающегося на ленты космоса, висящего над ней. Тело ее немело, пальцы слушались плохо, но Уля продолжала шить. Ей оставалось совсем немного.

Придется разжать пальцы левой руки, чтобы дотянуться до края прорехи, чуть пододвинуть его вниз, приложить ровнее, захватить иглой. Придется, иначе Уля так и останется висеть между небом и землей, съедаемая Вселенной, которая не любит беспорядка.

Уля сжала зубы. Раз, два…

Земля ушла из-под ног. Конечно, никакой земли не было, Уля опиралась носочками на поручень.

Щупальца не дали ей упасть. Уля словно нырнула в прорубь, хотя никогда в жизни этого не делала. Ее поднимали все выше и выше, к прогалу люка, за которым дул несуществующий ветер.

Несколько прядок угодило туда, за грань, и рассыпалось звездной пылью. Еще немного, и прощай, голова.

Стежок. Рывок. Петелька. Узелок.

Уля разжала пальцы, и игла тихонько звякнула о кружку. Может, «кафкам» просто нравился белый цвет. Или керамика. Или предвкушение кофе.

Щупальца завяли, как лишенные света растения, превратились в тени на полу.

Уля оказалась там же: она не упала, а, наоборот, словно бы вынырнула на поверхность, хватая ртом воздух и пытаясь согреться.

На ее блузке засыхали новые пятна крови. Стрелка плавно превращала колготки в сетчатые чулки. Подкладка юбки немного порвалась, но кто об этом узнает?

Лодочки все еще были влажными от болотной воды. На полу среди осколков валялись болты. На одном из них запеклась кровь.

Уля выдохнула, напялила чавкнувшую обувь, схватила чудом уцелевшую кружку и засмеялась.

И смеялась до тех пор, пока двери не открылись.

Глава 10

Двери открылись, когда Уля совсем этого не ожидала. И вместе с тем – именно в тот момент, который она ждала всю свою жизнь. Ладно, может, не всю, но большую часть точно. Большую часть, уместившуюся в одной поездке в лифте.

Какое-то время она просто стояла на месте, не в силах осознать того, что произошло. Металлические створки разъехались, и за ними оказался холл первого этажа: ковровое покрытие, которое давно стоило бы почистить, стойка с кучей часов и полусонными сотрудниками, огромные пыльные окна, за которыми шумел мир, и кофемашина. Самая обычная, такая, какой Уля ее и запомнила: огромный теплый холодильник, выплевывающий горячие напитки. И никакой тьмы. Никакой мглы. Никаких… Ничего такого, что сложно было бы объяснить. Ладно, технически Уля не до конца понимала устройство той же кофемашины. Или нюансов строительства высоток. Даже о погоде помнила лишь обрывки из школьной программы. Но речь шла не о них.