Десятого мая 1940 года в Бельгию вторглись германские войска, но Леопольд принял командование бельгийской армией только 24 мая 1940, и через три дня без совета своих министров сдал армию немцам. Отказавшись от призыва министров покинуть страну вместе с правительством, Леопольд не хотел, чтобы его сочли дезертиром, и объявил себя военнопленным, заявив: «Что бы ни случилось, меня ждет та же участь, что и мои войска».

После капитуляции Леопольда британская пресса обзывала его «королем-предателем» и «Крысиным королем». Группа бельгийских беженцев в Париже разместила у статуи короля Альберта I послание, в котором его сын был назван «недостойным преемником». Премьер-министр Франции Поль Рейно обвинил Леопольда в измене.

Выступил с осуждением бельгийского короля и Уинстон Черчилль. В палате общин 4 июня 1940 года он возмущался тем, что король Леопольд внезапно, без предварительной консультации, без совета своих министров послал полномочного представителя к немецкому командованию и сдал свою боеспособную армию численностью почти полмиллиона человек, которая охраняла левый фланг союзников и, таким образом, держала открытым их единственный путь отхода к морю.

Гюнтер же считал, что его друг Леопольд, с которым он ходил в свое время в одной связке, менее всех виновен в том, что союзники потерпели на Западном фронте сокрушительное поражение. Англия и Франция сами позволили Гитлеру накопить силы для блицкрига в Европе. Вместо того чтобы ввести в бой свои дивизии, когда у союзников было подавляющее преимущество над вермахтом в сентябре 1939-го, франко-британское командование, дабы не беспокоить противника, не позволяло своим войскам проявлять какую-либо враждебность к немецкой армии, с которой они воевали как бы понарошку.

А что касается бельгийской армии, то в первые дни вторжения в Бельгию Гюнтеру самому довелось наблюдать, как солдаты полка СС разоружали выбросивших белый флаг бельгийских военных и любезно угощали их сигаретами. И по виду сдавшихся в плен бельгийцев, охотно хохотавших в ответ на отпускаемые немцами шуточки, никак нельзя было заключить, что они так уж сильно были удручены происходящим. Кто-то из них сказал эсэсовцу, что, дескать, они хорошо помнят, как плачевно все закончилось для Польши, и ни к чему устраивать подобное и здесь, в Бельгии. В общем, бельгийцы мало напоминали героических защитников своей страны. С таким войском бельгийский король просто обречен был капитулировать перед вермахтом, что он в конечном счете и сделал.

Что касается боеспособности французской армии, тупо сидевшей в окопах за «линией Мажино», то Гитлер изначально полагал, что французы ему ничем не страшны, но даже он не ожидал, что блицкриг на Западе дастся вермахту на диво так легко. Еще несколько лет назад немецкие генералы боялись французской армии как огня, и теперь молниеносный разгром англо-французских войск союзников воспринимался как личная победа фюрера. Гитлер взял руководство кампанией на себя и победил. И генералы поверили в то, что стратегия блицкрига позволит им за несколько недель одолеть и необъятный Советский Союз. Ведь все видели, что сталинские репрессии уничтожили командные кадры Красной армии, да и неудачная зимняя кампания 1939–1940 годов СССР против Финляндии, казалось, подтвердила крайне низкую боеспособность советских вооруженных сил.

Гитлер, исключавший возможность того, что маленькая Финляндия выдержит натиск советских войск, внимательно читал все сообщения прессы о событиях на этом театре военных действий и требовал от своих дипломатов в Москве и Хельсинки как можно больше и точнее докладывать о них. На протяжении последующих месяцев он с удивлением констатировал, что война эта не приносит русским никаких успехов. Симпатии фюрера были на стороне Финляндии, но он был вынужден проявлять сдержанность, ибо договор о союзе с Советской Россией заставлял его держаться нейтрально.

Сталин же, впечатленный успехами вермахта в Западной Европе, шел на серьезные уступки Гитлеру в оказании Третьему рейху всеобъемлющей экономической помощи. На вопрос германского правительства об удвоении поставок из СССР зерна, которые уже достигли миллиона тонн в год, советское руководство тут же изъявило готовность распечатать свои общегосударственные резервы, дабы полностью удовлетворить потребности нацистской Германии не только в зерне, но и в стратегическом сырье, необходимом для немецкой военной промышленности.

Гюнтера плодотворное сотрудничество Гитлера со Сталиным не удивляло. Несмотря на принципиальные различия коммунистической и национал-социалистической идеологии, у двух диктаторов было много общего. Они оба поднялись из низов до великих государственных деятелей и чувствовали себя по-своему связанными тем рангом, который присвоила им история.

Своим генералам Гитлер говорил: «В сущности, есть только три великих государственных деятеля во всем мире — Сталин, я и Муссолини. Муссолини — слабейший. Сталин и я — единственные, кто видит будущее».

И во время бесконечных застольных бесед Гитлер не раз подчеркивал, что к Сталину, безусловно, нужно относиться с должным уважением. Мол, в своем роде он просто гениальный тип, вроде Чингисхана. И если «бездарный, спившийся демагог» Черчилль — шакал, то Сталин — тигр. Особенно часто фюрер хвалил Сталина за «чистку», которую тот провел в Красной армии, и в расстреле маршала Тухачевского видел проявление сталинской дальновидности и проницательности.

Советский вождь, в свою очередь, тоже не скрывал своего уважения к нацистскому фюреру. И когда Гитлер в конце июня 1934 года устроил «Ночь длинных ножей» — кровавую расправу руками СС со своими старыми соратниками по партии и соперниками в борьбе за абсолютную власть, — Сталин отозвался о фюрере словами: «Гитлер, о, какой молодец! Вот как надо поступать с политическими противниками!»

Особенно поразила Гюнтера история, рассказанная ему свидетелями того, как советские власти выдали нацистам немецких и австрийских коммунистов-эмигрантов. Это был своего рода подарок Гитлеру, которым Сталин хотел показать, насколько серьезно он воспринимает их дружбу.

Из советских тюрем и исправительно-трудовых лагерей в срочном порядке были этапированы в Москву сотни немецких антифашистов, осужденных в СССР на длительные сроки во время сталинских репрессий. Под конвоем НКВД их доставили в Бутырку, где им предъявили новый приговор, предписывающий «немедленную высылку с территории Советского Союза». Затем всех заключенных эмигрантов-коммунистов численностью около пятисот человек посадили на поезд и привезли в Брест-Литовск, к демаркационной линии между СССР и Германией. На железнодорожном мосту через Буг их всех до одного передали людям в форме СС. Офицер СС и его коллега из сталинского НКВД при этом сердечно поприветствовали друг друга, как старые добрые друзья. И тщетно трое заключенных немцев умоляли офицера НКВД не отдавать их в лапы гестапо, поскольку они заочно были приговорены в рейхе к смертной казни. Офицеру НКВД было абсолютно плевать на то, что на той стороне моста этих несчастных ждала верная смерть, и всех троих обреченных за шиворот отволокли по мосту, где к ним подошли зловеще усмехавшиеся эсэсовцы.

Гюнтеру было искренне жаль людей, которые надеялись получить в СССР защиту от нацистского режима, но большевистский вождь охотно вернул их обратно Гитлеру. Иначе как подлостью этот поступок Сталина назвать было нельзя. Оба диктатора стоили друг друга, но в подлости и коварстве фюрер все же не знал себе равных.