Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако же мне все-таки необходимо было знать, что в самом деле скрывалось за фразой типа «я ужинала дома, а потом мы с мамой ходили в кино», — действительно ли то был ужин, дом, мать и кино или свидание с крашеным актером; в конце концов жажда узнать о Чечилии как можно больше приобрела у меня почти болезненный характер, хотя совсем недавно, то есть до тех пор, пока я полагал, что, обладая ею физически, я постигаю ее до конца, все в ней казалось мне ясным, как день. Взять, к примеру, тему семьи. В свое время Чечилия со свойственной ей немногословностью поведала мне, что она была в семье единственным ребенком, что жила она вместе с отцом и матерью, что они небогаты, потому что отец был болен и не работал. Тогда я удовлетворился этой информацией, почти благодарный Чечилии за то, что она не пожелала рассказывать мне обо всем подробнее, потому что единственное, что мне было от нее нужно, это то, чтобы она каждый день приходила в студию и спала со мной. Но, начиная с того момента, когда я стал подозревать ее в измене, Чечилия, из скучной и почти для меня несуществующей, превратилась в желанную и безоговорочно реальную, мне захотелось узнать побольше и о ее домашней жизни, словно посредством этого знания я надеялся достичь обладания, которого не мог добиться в любовном акте. И я принялся ее расспрашивать примерно так, как расспрашивал когда-то о ее отношениях с Балестриери. Вот образец нашего разговора.
— Так твой отец болен?
— Да.
— Что с ним?
— Рак.
— И что говорят врачи?
— Они говорят, что у него рак.
— Да нет, я имею в виду — как им кажется, может он еще выздороветь?
— Нет, они говорят, что он не может выздороветь.
— Значит, он скоро умрет?
— Да, они говорят, что он скоро умрет.
— Тебя это огорчает?
— В каком смысле?
— Ну, что он умрет.
— Да.
— И ты так об этом говоришь?
— А как я должна говорить?
— Но ведь ты любишь отца?
— Да.
— Ну хорошо, пошли дальше. Твоя мать, какая она?
— Что значит какая?
— Ну, маленькая она или высокая, красивая или некрасивая, брюнетка или блондинка?
— Обыкновенная женщина, как все.
— Но как она выглядит?
— Никак она не выглядит.
— Что значит «никак»? Подумай, что ты говоришь!
— Я хочу сказать, что в ней нет ничего особенного. Такая же женщина, как все.
— Ты любишь мать?
— Да.
— Больше, чем отца?
— Это разные вещи.
— Что значит разные?
— Разные значит разные.
— Но в каком смысле разные?
— Не знаю, просто разные, и все.
— Ну хорошо, а твоя мать любит отца?
— Думаю, да.
— Почему ты так говоришь, ты в этом не уверена?
— Они ладят, стало быть, любят друг друга.
— И чем занимается твой отец целыми днями?
— Ничем.
— Что значит ничем?
— Ничем значит ничем.
— Но это только так говорится — ничем, на самом-то деле человек, даже если он ничего не делает, все-таки что-то делает. Да, твой отец не работает, но чем он занят целый день?
— Ничем.
— То есть?
— Ну, не знаю, как сказать. Он сидит все время в кресле около радиоприемника. Каждый день выходит ненадолго погулять, вот и все.
— Я понял. У вас квартира в Прати?
— Да.
— Сколько у вас комнат?
— Не знаю.
— Как не знаешь?
— Я никогда не считала.
— Но эта квартира большая или маленькая?
— Средняя. Не большая и не маленькая.
— То есть?
— Ну средняя.
— Ну хорошо, опиши ее мне.
— Обыкновенная квартира, как все. Нечего там описывать.
— Но в конце концов, она же не пустая, ваша квартира. В ней есть мебель?
— Да, самая обычная мебель — кровати, кресла, шкафы.
— И в каком она духе, эта мебель?
— Не знаю, мебель как мебель.
— Ну например, гостиная. У вас есть гостиная?
— Да.
— Что там стоит?
— Обычная мебель: стулья, столики, кресла, диваны, как бывает в гостиных.
— И какого она стиля, эта мебель?
— Не знаю.
— Ну хотя бы какого цвета?
— У нее нет цвета.
— Как это нет?
— Нет у нее цвета, она позолоченная.
— А, понял. Но золото — это ведь тоже цвет. Тебе нравится твой дом?
— Не знаю. Нравится — не нравится. Я так мало там бываю.
Я мог бы продолжать в этом духе до бесконечности. Но, мне кажется, я привел хороший пример того, что я называл неспособностью Чечилии что-то определить. Кто-то может из этого сделать выводы, что Чечилия была глупа и к тому же лишена всякой индивидуальности. Но это не так. То, что она не была глупа, доказывалось, между прочим, тем, что я никогда не слышал от нее глупостей, что же касается индивидуальности, то, как я уже говорил, она проявляла ее не в разговорах, так что приводить тут одни только речи, не сопровождая их описанием ее мимики и телодвижений, — это то же самое, что читать оперное либретто, не слыша музыки, или сценарий, не видя экранного изображения. Я привел пример подобного разговора для того, чтобы показать, что речь Чечилии была такой бесцветной и схематичной просто оттого, что обо всем, о чем я ее расспрашивал, она знала столько же, сколько я, а может, и меньше. Она жила с отцом и матерью в Прати и была любовницей Балестриери, но она не давала себе труда рассмотреть окружающих ее людей и вещи и потому по-настоящему их просто не видела и тем более о них не задумывалась. В общем, от самой себя и от мира, в котором она жила, она была так же далека, как те, кто не знал ни ее, ни ее мира.
Но так или иначе, подозрение в измене, которое делала Чечилию такой таинственной и неуловимой и, следовательно, реальной, побудило меня в конце концов проверить те скудные сведения, которые она о себе сообщала, и развеять таким образом хотя бы ту часть тайны, Которая не затрагивала области любовных отношений. Как-то я попросил ее познакомить меня с ее семьей. Я не без удивления увидел, что моя просьба нисколько ее не смутила, и это при том, что одной из причин, из-за которых она собиралась сократить число наших свиданий, было, помнится, недовольство ее родителей их частотой. Она сказала: