Пошел тяжело к дивану.

— Нашло на меня сегодня, — произнес. — Достань что-нибудь выпить…

Проводив его в отель, он возвращается за рулем автомобиля домой. Догорал закат на горизонте, вспыхивали в окнах домов огоньки. За стеклами «пежо» молочно-розовые шары фонарей на тротуарах, огни реклам, люди за столиками кафе и закусочных.

Милый, улыбчивый Париж! Знакомый, исхоженный вдоль и поперек. Ставший убежищем для истерзанных, потерявших родину беглецов. Наездившись за полтора последних года в поисках пристанища по Европе, побывав в Италии, на Мальте, в Швейцарии, пожив на старой его лондонской квартире, потратив часть продаваемых поштучно бриллиантов, они решили: хватит, становимся на якорь, покупаем дом в Париже.

Остановились по приезде в гостинице, пустились на поиски подходящего жилья. Мечтали поселиться где-нибудь в историческом центре, неподалеку от Тюильри и Опера. Цены в этом районе, однако, кусались, обслуживавшее их агентство предложило дом рядом с Булонским лесом, они поехали посмотреть. Когда сопровождавший их сотрудник открыл калитку с двухэтажным особняком в глубине двора и двумя прилегающими флигелями, он ахнул: бывшее владение прабабушки графини Шово, у которой он гостил четырехлетним мальчишкой — надо же!

— Иришка! — закричал после подписания договора. — Едем в ресторан! Обмоем покупку!

Прежде чем перевезти в новый дом мебель из Лондона, он решил кое-что переделать по-своему. Перестелить полы, задрапировать заново стены. Не любившая в отличие от него переделок Ирина упорхнула на время ремонта к его родителям в Рим, у которых жила дочка, он, отдав распоряжения рабочим, тоже надумал отдохнуть: не вполне оправился от перенесенной незадолго до этого операции по удалению аппендицита, чувствовал временами головокружение, слабость. Посоветовавшись с парижскими знакомыми, отправился, прихватив с собой Буля, в расположенный в приморских Альпах санаторий.

Утопавшая в зелени здравница неподалеку от Ниццы превзошла все ожидания: тишина, комфорт, хорошенькие медсестры. Обнаружилось, правда, спустя короткое время уморительное обстоятельство: санаторий был местом, куда приезжали для тайных родов дамы и девицы из соседних стран. Это его, впрочем, не напрягало: жилось преотлично! Приставили ему для ухода не отличавшуюся пуританизмом широкобедрую шведку Бенедикту. Окончив дневные дела и наведя марафет, она приходила к нему в палату с подругами из медицинского персонала. Шум, веселье, смех. Он обучал барышень цыганским романсам, пели хором, танцевали, наряженный медицинской сестрой Буль тявкал возбужденно с подоконника, приехавший навестить его рослый красавец-шурин Федор тискал, сидя на диване, молоденькую процедурную сестру-блондинку, шампанское лилось рекой — чем не поправка здоровья?

По возвращении в Париж оказалось, что переделка не завершена, лондонская мебель валялась как попало в кучах щебня и мусора по углам. Пришлось засучить рукава, взять ведение ремонта в свои руки. Часть рабочих он уволил, нанял новых. Жилье мало-помалу обретало надлежащий вид. Комнаты в сине-зеленых тонах с навешанными по стенам картинами и гравюрами напоминали его найтбриджские апартаменты. Пристройки, как он и планировал с самого начала, отвели для проживания бездомных соотечественников. В одной из них, служивших гаражом, устроили домашний театрик. Бывший в это время в Париже любовник Анны Павловой живописец Саша Яковлев, написавший знаменитый ее портрет на фоне парадной лестницы Зимнего, прожив у них несколько дней, украсил помещение фресками изображавшими муз, в одной из которых угадывалась Аннушка. Сцену закрывал красочный занавес, стена в зале вокруг каминного зеркала расписана арфами и лирами, потолок создавал иллюзию шатра.

Зажили, слава богу, по-людски. Приходили по вечерам друзья, знакомые, знакомые друзей, все со своими харчами, выпивкой, домашними вкусностями. Музицировали, пели под гитару, говорили о прожитом. Ни слез, ни жалоб: понимающий взгляд, вздох в пространство, грустная улыбка: «живем слава богу, радуемся как умеем». По субботам представления-импровизации, чтение стихов в боковом театрике. Не заставляя дважды себя просить, садился за рояль Артур Рубинштейн, звезды театра и эстрады Нелли Мелба, Нина Кошиц, Мэри Дресслер, Монтереоль-Торес, несравненная Элси Максвелл исполняли сценки и монологи из спектаклей. В десятом часу шли проводить гостей. У большинства не было своих авто — уходили, простившись, к станции метро Porte Dauphine, к пристани речного трамвайчика.

— До свидания!

— До встречи!

— Bonsoir! — звучало под звездами.

В доме ни свет ни заря — просители. Отставные военные, вдовы, чиновники. Артисты бывших императорских театров, присяжные поверенные, опереточные певцы и певички, антрепренеры, безработные журналисты. Череда лиц, в чем-то схожие драматичные судьбы.

Дежурящий у дверей кабинета Иван выкликает очередного посетителя. Гвардейский подполковник, участник деникинского похода, ходил в штыковые атаки в рядах офицерского батальона рядовым. Трижды ранен, живет в богадельне в Сен-Дени.

Он выписывает чек на сто франков.

— Простите, больше не могу.

— Премного благодарен!

«Следующий!» — голос Ивана за дверью.

Временами он впадает в отчаяние: черт его дернул связаться с благотворительностью — сил же нет никаких! Не объяснишь каждому, что от прежних их богатств остались рожки да ножки: родители в самом начали войны перевели в Россию весь заграничный капитал, оказавшийся, в результате, в руках большевиков. Считают, что Юсуповы, как и прежде, гребут деньги лопатой, способны как Христос накормить толпы страждущих. А у него голова пухнет от мыслей: к кому из знакомых состоятельных людей обратиться за помощью? Денег просто так никто не дает, каждый очередной взнос в копилку комитета помощи беженцам приходится выбивать силой.

«Следующий!»

Отворяется дверь, батюшки родные: Дмитрий! Не один, с холеной, великолепно одетой дамой с жемчужным ожерельем на открытой груди — портреты ее печатают чуть не ежедневно светские издания: законодательница французской моды Габриель Шанель.

— Не ожидал? — хохочет Дмитрий. — Мы с Коко только что из Венеции. Решили заехать по дороге. Я ей все уши про тебя прожужжал. Какой ты у нас герой и красавец.

Прием беженцев закончен, они садятся в «крайслер» владелицы модного дома, едут в дорогой ресторан в Булонском лесу. Веселая трапеза на открытой веранде, взгляды присутствующих устремлены к их столу. Коко, как зовет ее Дмитрий, рассказывает со смехом, как выручила в Венеции сидевшего на мели Дягилева, гастроли которого с «Весной священной» чуть не сорвались из-за того, что арендаторы собирались выгнать его с балетной труппой из занимаемого помещения за неустойку.

— Выложила не моргнув несколько тысяч, — говорит Дмитрий. — Ты, кстати, тоже можешь склонить ее на взнос в пользу твоих подопечных. Красивым мужикам она не отказывает.

— Пожалуйста, не хами! — окидывает она его холодным взглядом. — Да, мсье Юсупов, — крутит на свет бокал с шампанским. — Я в самом деле люблю красивых мужчин. Но когда мне приходится выбирать между мужчинами и моими платьями, я выбираю платья… — Извлекает из сумочки на цепочке золотой кулончик-часы, щелкает крышкой. — Мне пора, извините, — встает из-за стола. — Рада была познакомиться. Посидите еще, — протягивает ему руку, — у вас есть о чем поговорить наедине друг с другом…