* * *

Через несколько дней, проведенных в море, к Зулейхе вернулись спокойствие и душевное равновесие.

«Ташуджу» заплывал во все крупные и мелкие порты Мраморного моря начиная с Текирдага[93]. Издали прибрежная полоса казалась голой и пустынной, но стоило подплыть поближе, как побережье с его бедняцкими поселками и деревеньками начинало напоминать рыбацкий район Каваклар в Стамбуле. На всех пристанях пароход стоял сколько они хотели, а когда все дела были закончены, снова пускался в путь, и только выпускаемый дымок отличал его от парусного судна.

Во время остановок Юсуф не разрешал начинать погрузку или отгрузку, пока Зулейха спала, и давал согласие на работу кранов, только когда она просыпалась.

Юсуф таскал Зулейху с собой во все эти поселки и деревни, прогуливал по полузаброшенным улочкам, где вероятность наткнуться на кого-либо из знакомых ровнялась нулю, бродил с ней по бедняцким рынкам и базарам, усаживал под навесами из вьющихся растений в прибрежных кофейнях с бассейнами. При любом удобном случае, сумев найти машину или тарантас, они ехали еще дальше, в поселения, расположенные на расстоянии нескольких часов езды от моря. После того как смеркалось, они терялись на невидимых в темноте дорогах среди пустынных полей. Но никогда не сомневались — не важно, сколько было времени, — что когда они доберутся до побережья, там их всегда встретит красными и зелеными огнями «Ташуджу».

Не только отсутствие людей на море и на суше рождало спокойствие в душе Зулейхи. Молодая женщина хорошо поняла, что управителем здесь был крепкий мужчина с повадками ребенка, присутствие которого она постоянно ощущала рядом.

Спокойствие и доверие! Ими муж с лихвой возместил ей все то, что недодал в семейной жизни, в том числе любовь, мечты, страсть.

И хотя Зулейха всегда воспринимала покровительство как нечто унизительное для человека свободного и самостоятельного, после разрыва с Юсуфом ей больше всего не хватало именно этого.

Постепенно «Ташуджу» превращался для Зулейхи в то же, чем он становился для морских птиц, которые после долгого перелета садились на его мачты. Зулейха не скучала, хотя жила в таком ограниченном пространстве бок о бок с Юсуфом.

У ее мужа был такой вид, будто он с самого начала поверил, что Зулейхе совершенно безразлично его присутствие и что любое сказанное им слово не пробудит в ней ни радости, ни какого бы то ни было интереса, и старался держаться от Зулейхи на расстоянии. Он придавал себе не больше значения, чем мальчишке-разносчику с Мидилли или парню с Сакыза, которого временам и посылал сыграть что-нибудь для Зулейхи, и подходил к молодой женщине только по необходимости.

Если им не приходилось ужинать вместе в небольших ресторанах на берегу, Юсуф всегда устраивался за маленьким столиком у капитанского мостика и часто находил предлог, чтобы не обедать вместе с Зулейхой.

Подходя к Зулейхе, чтобы что-либо обговорить, Юсуф никогда не садился, чтобы она не подумала, что он задержится надолго.

Обычно эти беззаботные разговоры, которые они оба начинали с надеждой, что те окажутся краткими, заводило Зулейху, которая чувствовала все тот же странный интерес к тому, что скажет Юсуф.

Им больше не нужно было искать взаимопонимания, — ведь теперь они воспринимали друг друга как совершенных незнакомцев, которые случайно встретились в пути или на станции. Теперь они не боялись, что могут задеть самолюбие друг друга, говорили обо всем и проявляли друг к другу чисто человеческий интерес.

Сейчас Зулейха могла со спокойной улыбкой слушать даже сплетни из муниципалитета, которые раньше терпеть не могла. Как слушают рассказы о селевом потоке, что затопил поля в чужом поместье, или истории случайно повстречавшейся на пути старушки о своем сыне, который служит в армии.

Если им случалось взглянуть друг на друга во время разговора, они никогда не смотрели прямо в глаза. Когда, несмотря на всю их осторожность, такое происходило, они не отводили взгляд и продолжали беседовать в том же духе. Мысль затуманивала их взоры, и они не видели друг друга.

Хотя в том году лето уже было в полном разгаре, на Мраморном море почему-то оказалось прохладно и штормило.

Ближе в полудню море начинало пенится, или, как говорят в народе на побережье Средиземного моря, пастух гнал в горы белых барашков.

Ближе к вечеру ветер обычно усиливался. Когда около полуночи Зулейха спускалась к себе в каюту, ее лицо, волосы и руки были в морских брызгах после того, как она наклонялась над фальшбортом.

Очень скоро запахи моря, краски и трюма, шум лопастей, крутившихся впустую из-за морской качки, звук скрипящего дерева, еще какой-то звук, происхождение которого сложно было определить и который оттого казался шумом морских глубин, — стали теми звуками и запахами, которые она искала, когда просыпалась.

Эти шумы постоянно мешали ей забыться и возвращали к жизни, заставляли пребывать на грани между сном и реальностью, погружали в состояние, когда сложно отделить сон от воспоминаний.

Она обрела душевный покой и равновесие, которые не могли нарушить ни гнев, ни волнение или страх. Она будто находилась между прошлым и будущим, парила между небом и водой. Ни в одной точке пространства не соприкасаясь ни с чем материальным — со спокойствием, которое божественной рукой дается только бестелесным душам праведников.

Зулейха представляла, что в какой-то миг, когда устают, то же самое чувствуют перелетные птицы, парящие над открытым морем, которые отдают себя воле ветра и потоков воздуха и засыпают.

Была очередная ночь, когда Зулейха снова спала, словно в опиумном бреду, и наблюдала, как явившаяся ей из сна девочка-абиссинка, что встретилась ей в Мерсине, взяла голубой ночник, висевший напротив, и принялась его теребить и надевать на свою кудрявую голову, как корону. Дверь тихонько скрипнула. К ней огромной тенью подошел Юсуф и, перекинув руку на другой край кровати, беззвучно над ней склонился. Зулейха чувствовала, как он сейчас коснется ее груди, прильнет к ней губами. Волосы Юсуфа падали ей на лоб, глаза и щеки.

Молодая женщина, решив ответить на поцелуй, вытянула вперед шею и спросила:

— Юсуф, это ты?

В это мгновение ее разбудил звук собственного голоса. Тень испарилась, каюта была пуста. На лицо Зулейхи свешивался конец шелкового платка, что она повесила на изголовье кровати, когда ложилась. Она вытащила руки из-под одеяла, готовая одну прижать к груди. Сон как рукой сняло, и Зулейха вскочила с кровати. Она не могла поверить, что это все ей померещилось. Только выглянув в коридор через приоткрывшуюся от качки дверь, Зулейха