Все сделали вид, что совершенно оглохли, и принялись разглядывать рисунки на гобеленах. Несколько мгновений Генрих молча сопел, потом фыркнул:

— Вон из Парижа!

Миньоны едва поспевали за королем, словно молния мчавшимся в свои покои. Под ноги Генриху попали его маленькие собачки, король со злостью пнул пару из них, раздался визг, приведший монарха в еще большее бешенство. Теперь пинки раздавались налево и направо, а вид Валуа был ужасен.

Утро Маргарита встретила уже в карете, она не хотела, чтобы кто-нибудь видел отъезд, вчерашнее событие показало, что при дворе друзей нет, есть только предатели, ведь никто, ни один человек не только не вступился за королеву Наварры, но и не поддержал взглядом. Шамваллонн удрал, брата и мать она теперь ненавидела, но и к мужу в Нерак ехать вовсе не хотелось, во-первых, у слухов быстрые крылья, раньше, чем она доберется до своего королевства, там уже будут знать об оскорблениях. Во-вторых, ей совсем не хотелось наблюдать, как муж ухлестывает за кем попало, да и принимать его в спальне тоже не хотелось. Вспомнив запах чеснока, Маргарита почувствовала тошноту.

Тут же стало страшно: а вдруг это признак беременности?! Но тогда надо не просто ехать, а мчаться к мужу, иначе дело плохо…

Срочно уехав из Парижа, Маргарита тащилась в Нерак со скоростью черепахи, останавливаясь где только можно. Тревога оказалась ложной, никакой беременности, конечно, не было, но радости это не прибавляло. Она понимала, какое любопытство вызовет у придворных дам одним своим появлением, прошлое было куда более эффектным. И зачем только она послушала мать и брата и вернулась в Париж? Получалось, что только ради оскорблений.

Никто не позорил мадам де Сов, которую королева подстилала под всех, причем одновременно под нескольких. Как вообще мог осуждать ее за непристойное поведение Генрих, открыто живший с миньонами, устраивавший немыслимо развратные праздники в Плесси-де-Тур или Шенонсо?!

Откинувшись на подушки своей кареты, Маргарита делала вид, что спит, ни с кем не хотелось разговаривать. Она вспоминала тот самый праздник в Шенонсо. Его устроила королева-мать, пригласив на обед помирившихся сыновей и их друзей. Сам праздник проходил в саду за башней Маркеса, месте столь же очаровательном, сколь и страшноватом. Всех поразил король, который появился… в женском наряде. Шею и грудь монарха украшали три ряда жемчугов, глубокое декольте открывало грудь, в ушах, как всегда, серьги, на пальцах многочисленные перстни, завитые волосы уложены в замысловатую прическу, также обильно украшенную бриллиантами, лицо напудрено, щеки нарумянены, губы накрашены кармином.

Рядом с ним королева Луиза выглядела бледной тенью, она к тому же носила траур по своего отцу Никола Лотарингскому, была в темном и без следов румян.

Подобны королю, хотя и в мужском платье, были его миньоны — огромные воротники-фрезы, румяна, помада, пудра белая на лице и сиреневая на волосах…

Не менее разряженно выглядел и герцог Алансонский со своими миньонами. Казалось, мужчины твердо решили затмить дам своими нарядами и украшениями.

Распорядительницей праздника была Катрин де Клермон, прислуживали гостям полуголые (для удобства общения) и вполне доступные красавицы — Шарлотта де Сов, мадам Шатонеф, мадам де Гершевий, мадам де Монсоро… Даже для видавшего виды двора вольности казались переходящими границы, правда, никто не протестовал, лишь поначалу немного смущались…

Луиза и королева-мать сидели, спокойно улыбаясь и невозмутимо глядя на вакхическое пиршество и на то, как король, опьянев, целовался то с одним, то с другим миньоном, изображая даму и позволяя задирать себе юбки, как та же де Сов исчезала с очередным почитателем ее красоты и доступности в кустах и немного погодя возвращалась слегка потрепанной, как мадам де Монсоро, словно забыв о своем ревнивом супруге, вовсю обнималась с Жуайезом, тогда ей еще был безразличен Бюсси, позже погибший по ее вине…

Бюсси завоевывала в те дни сама Маргарита, но, несмотря на отсутствие мужа, позволить себе вот такие вольности она не могла, а потому лишь вела пикантные беседы и заигрывала. Вовсю старались королевские шуты — Шико и Сибилло.

Почему же никто не вспоминает эту веселую вакханалию, когда она (пусть и невольно) вела себя приличней всех, кроме разве королевы Луизы и королевы-матери? Кто настроил брата против сестры, неужели мать? Даже если не настроила, то не остановила и не защитила дочь от дурной, нелепой ярости сына. Почему мать позволяла ее позорить?

Но это оказались не все беды несчастного августа, через некоторое время Маргариту со свитой догнал отряд под командованием капитана Лоршана, и именем короля были арестованы две дамы из свиты королевы Наварры — мадам де Дюрас и мадемуазель де Бетюн. Прямо посреди дороги были проверены сундуки и экипажи — искали Шамваллонна, со свитой Маргариты обращались крайне грубо.

Не выдержав, Маргарита обратилась к офицеру:

— Не угодно ли вам проверить и среди моих вещей? Кого вы ищете, ребенка, которого я якобы родила?

Наконец их оставили в покое, но с собой увезли конюшего, секретаря и врача Маргариты. Она была оскорблена до глубины души. Генрих совсем сошел с ума, если позволяет себе такое! Неужели король Франции не понимал, что нажил себе настоящего врага в лице далеко не глупой сестры? Позже, когда Маргарита восстала против всей семьи, он не раз пожалел об этой вражде, но сделанного не вернешь.

Встревожилась королева-мать: Маргарита прислала ей письмо, напоминая, что является членом семьи и что, позоря ее, король посягает и на честь всей семьи. А еще просила, чтобы после ее смерти, которая, она в этом уверена, из-за тягот, выпавших на ее долю, недалека, было проведено вскрытие ее тела и подтверждено, что она никогда не рожала никаких детей, королева-мать должна помнить, почему это просто невозможно.

В пути Маргариту догнало письмо невестки, королева Луиза просила прощения, что стала невольной причиной гнева супруга на сестру. Она рассказывала, как истово молился король, как просил и ее саму замолить этот невольный грех гнева и несправедливости.

Маргарита с удовольствием порвала письмо на мелкие клочки и выбросила их в окно кареты. Никогда больше, никогда она не поверит никому из семьи Валуа, даже тем, кто к этой семье принадлежит невольно. Нет, пожалуй, можно верить вдове Карла Елизавете Австрийской, она ни разу не сказала дурного слова в адрес золовки. После смерти Карла Елизавета вернулась в Австрию, а потом и вовсе удалилась в монастырь, который сама же и основала, но с удовольствием переписывалась с золовкой, хотя бывало это редко. На первой же остановке Маргарита написала письмо невестке, по-своему пересказав произошедшее, просила оставаться другом и не верить тому, что говорят недруги.

Скромная и тихая Елизавета действительно осталась единственной, кто если не поддержал, то хотя бы не сквернословил по поводу Маргариты, мало того, пришло время, когда она, узнав о бедственном положении королевы Наварры, стала присылать ей половину своего дохода, что позволило Маргарите продержаться. Но это случилось гораздо позже, потому что самые тяжелые годы и испытания у Маргариты де Валуа, королевы Наварры, были впереди, как и корона Франции, которую она так и не надела на свою прекрасную головку.