— Конечно, сир.

Тем более у нее новый охотничий костюм, который ей так идет. Как жаль, что Шамваллонн не сможет быть на балу! Но она постарается непременно показать наряд возлюбленному. Бал обещал удаться на славу.

Сначала все так и шло, Маргарита уже продемонстрировала свой наряд придворным, получила свою порцию восхищенных возгласов, потому что действительно была хороша в мужском платье, и теперь уселась подле трона короля в ожидании самого Генриха. Брат почему-то задерживался. Толпа придворных привычно гудела, передавая свежие сплетни и обсуждая, а чаще осуждая новые фасоны и наряды, музыканты старались развлечь присутствующих игрой…

Наконец вошел церемониймейстер, ударил в пол жезлом, объявляя появление короля. Вмиг в зале все затихло. Но Генрих повел себя странно, он прошел прямо к помосту, где присела в реверансе Маргарита, однако подниматься на ступеньки не стал, остановился, сделав знак музыкантам, чтобы замолчали, и вдруг громко объявил:

— Мадам!

По тону, которым король произнес свое обращение, стало ясно, что пахнет скандалом, потому толпа придворных мгновенно подвинулась возможно ближе, умудрившись не издать при этом и шороха, что свидетельствовало, что в случае необходимости женщины могут не шелестеть даже шелковыми юбками. Нельзя пропустить ни слова…

Того, что произошло дальше, не ожидал никто, и уж тем более Маргарита. Король принялся почти кричать, что она погрязла в пороке, что она развратна и спит с кем попало, что с ней не желает знаться даже собственный муж… А еще Генрих достал из рукава список любовных побед, который Маргарита вела с ранней юности и держала запертым в ящичке стола, но который недавно пропал. Королева искала его, решив, что по ошибке положила среди других бумаг, но не нашла, решив хорошенько порыться именно после бала. Теперь стало ясно, куда пропал этот список. Король смел обыскивать ее кабинет?!

— Вы не способны хранить верность супругу и даже советовали подобное поведение моей королеве!

Ясно, откуда ветер дует, дура Луиза все же нажаловалась.

Придворные ожидали чего угодно, только не такой тирады короля и не молчания Маргариты.

А та действительно молчала, потому что обомлела. Кто обвинял ее в разврате? Человек, погрязший в содомии, о котором весь Париж распевает похабные песенки, для которого зад миньона самое привлекательное зрелище? Кому она должна хранить верность, тому, кто с первых же дней предпочитал постель всеобщей шлюхи супружеской постели, кто и в Нераке не пропускает ни одной юбки, чтобы не задрать?!

Но это оказалось не все, видя, что сестра не отвечает, и возбудившись от собственного крика, Генрих добавил:

— Вы до сих пор имеете связь с Шамваллонном и тайно родили от него ребенка!

Это доконало Маргариту окончательно. Родила ребенка… И это говорит Генрих, прекрасно знающий о беде сестры, знающий, что после того избиения ее Карлом детей вообще быть не может!

Только не заплакать, только не показать своего бессилия… Маргарита понимала, что если скажет хоть слово, то слезы хлынут из глаз ручьями, а голос будет хрипеть. И все это на радость придворным. Нет, она не доставит такого удовольствия, а значит, будет молчать. К тому же оправдываться бесполезно, если король счел возможным рыться в ее бумагах и воровать их, если способен обвинить в том, о невозможности чего прекрасно знает, то оправданиями она только повеселит и без того довольных придворных.

Даже не присев перед королем, ни на кого не глядя, Маргарита спустилась по ступенькам и пошла прочь из зала.

Вслед неслось:

— Уезжайте вон из Парижа! Шлюха!

Это словечко часто использовалось в придворном лексиконе, бывали и куда более забористые, но ведь не на балу же и не в полный голос!

Она шла по залу Кариатид, прямая и невозможно красивая в своем охотничьем наряде, придворные расступались, сочувствующие быстро опускали глаза, чтобы это сочувствие никто не заметил, остальные смотрели насмешливо, ожидая встретиться с опальной королевой взглядом.

Но Маргарита не думала ни о ком из них, она не замечала эти ехидные лица, очень довольные ее позором и ждущие чего-то большего. Мысли Маргариты были о Шамваллонне, если король все знает, то он может поручить выследить любовника сестры, если уже не выследил. С нее хватит головы Ла Моля, Шамваллонна надо спасти даже ценой собственного позора!

Наверное, именно эти мысли о безопасности возлюбленного помогли Маргарите достойно перенести всю экзекуцию и не выдать себя ни словом, ни взглядом. К разочарованию недоброжелателей, она оказалась на высоте, гордо пронеся свою красивую голову до самых своих комнат.

Но и там королева не бросилась с рыданиями на постель, напротив, уселась за стол писать белокурому красавцу. Правда, ей тут же сказали, что он уже удрал. Если у Маргариты в тот вечер и были слезы, то только из-за очередного предательства возлюбленного: если он удрал, значит, что-то знал? Но если знал, то почему же не предупредил ее?

Король, израсходовав свой гнев, удалился, оставив придворных гадать, продолжать им бал или удалиться. Столь невероятного скандала при дворе не помнили, вечно эта Маргарита де Валуа со своими любовными связями!

Нелепость королевской выходки почувствовали все, даже его миньоны. Можно было устроить Маргарите выволочку, даже прогнать ее из Парижа, но не так же. Сам Генрих тоже быстро понял оплошность, тем более миньоны не восхищались его грубостью, мать тоже выглядела крайне недовольной.

Масла в огонь подлил Шико, королевский шут невесело усмехнулся:

— Сдается, Генрих, ты обвинил сестрицу в той куче дерьма, которую наложил сам…

— Пошел вон!

— Я-то пойду, и она уедет, а ты останешься, и дерьмо будет страшно вонять…

Чуть пометавшись, король отправился… к опальной сестре.

Но дверь оказалась заперта.

— Пустите, это король.

Он хотел хотя бы немного загладить вину, объяснить Маргарите, что именно вывело его из себя, посоветовать отправиться с ним на богомолье, чтобы и впрямь замолить грехи, может, это поможем им обоим иметь детей? Генрих помнил разговор о том, что Карл тогда слишком сильно избил Маргариту, оставив ей мало шансов стать счастливой матерью. Это старший брат считал одним из самых страшных своих грехов и был прав, потому что роди Маргарита детей, возможно, она не стала бы столь любвеобильной.

Но что было, то было, плохо, что сегодня он упомянул ребенка Шамваллонна, это оскорбило Маргариту, и все же она должна понять королевскую ярость. Уже одно то, что король у ее двери, — великая честь, завтра придворные разнесут слух об этом происшествии по всему Лувру.

— Маргарита, это я, я хотел бы поговорить…

И вдруг из-за двери донеслось совершенно откровенное и громогласное:

— Пошел к черту!

Голос, несомненно, принадлежал сестре короля, и ярость в нем поражала.