— Не сказала что?

Она убрала руку и подалась вперед.

— Вы не сказали ему правды. Вы еще не говорили ему о том, что решили врать своей тетке.

— Ой, Мэри. — Я вздохнула. Ее беззащитная доверчивость была для меня ударом ниже пояса. — Когда я вернусь домой к тете, мне все равно придется рассказать ей правду.

— Нет, не придется.

Я снова надолго замолчала, пытаясь понять, где допустила оплошность.

— Да, Мэри, да. Я расскажу.

— Нет, не расскажете. Я уже сказала маме, что вы будете обманывать старую ведьму, и это точно.

— Мэри, — едко начала я. — Мне очень жаль. Ты даже не можешь вообразить, насколько мне жаль, но решение уже принято. Я никак не могу повлиять на ход событий.

Мэри наклонилась еще ближе ко мне.

— Говорю вам, вы этого не сделаете.

— Мэри, когда время выйдет, мне придется уехать из Стрэнвайна, ты же понимаешь, что… что я не смогу забрать тебя с собой…

— Нет, — мирно и невозмутимо откликнулась она. — Вам не придется уезжать из Стрэнвайна.

Я смотрела на ее беззаботное лицо, лишенное малейшего сомнения, и чувствовала, что по спине холодной волной пробираются мурашки. Кажется, откуда-то сквозит. Я отвернулась от Мэри, ничего не ответив, и услышала постукивание чайной чашки и сливочника о туалетный столик.

— Вот ваш чай, мисс, — жизнерадостно объявила она. — Сладких вам снов.

И она скрылась в своей каморке, напоследок весело хлопнув дверьми. Я потягивала чай и задумчиво разглядывала себя в зеркало. Если Мэри может жить с ложью, то и я смогу. Так решили все мы. Я залпом осушила свою чашку. Осталось девятнадцать дней.

Когда я открыла глаза, то почувствовала, будто лечу. Ночнушка обвивалась вокруг ног, и мимо проносились коридоры Стрэнвайна — темные, пыльные, некоторые освещенные газовыми лампами и тщательно убранные, какие-то знакомые, какие-то я не видела ни разу. Я вытянула вперед руки, чтобы ощутить движение воздуха, и радостно засмеялась, настолько меня переполняло чувство счастья. Я облетела часы, послушав их веселое тикание, и проскользнула в следующую дверь, где поднялась еще выше и пролетела над винтовой лестницей, не касаясь ступеней.

Меня окружила мерцающая уютная темнота, и далеко внизу я разглядела каменный пол собора, нас разделяла только прослойка холодного свежего воздуха. И где-то там внизу сидит священник. Он засмеется, когда увидит, что я летаю, мы оба посмеемся от души. Я вытянула руки вниз, к каменному полу, и приготовилась ощутить уже знакомое движение воздуха, но ничего не последовало: я не могла опуститься вниз. Я нахмурилась, попыталась загребать вниз, но меня, наоборот, тащило вверх, и пол стремительно удалялся. Я побарахталась еще некоторое время, но перед глазами померкло, сверкающая темнота сжалась в игольное ушко, пропала, и меня накрыло забытье.

Я пришла в себя, трясясь от холода и тяжело дыша. Все тело болело от соприкосновения с какой-то жесткой ледяной поверхностью, сырая ночнушка прилипла к груди. Я поняла, что лежу навзничь в луже, но более точно свое местоположение определить не могла. Затем зрение постепенно стало возвращаться, я разглядела, что вверху на потолке движутся какие-то тени, и почувствовала прикосновение мокрых, налипших волос на лбу. Пахло старым холодным камнем и стоячей несвежей водой, а от сводчатых стен еле слышно отдавался какой-то то ли гул, то ли шепот. Я заворочалась, и гул тут же прекратился.

— Племяшка, ты проснулась?

Я села. Оказывается, мы в зале собора, я лежу прямо на каменном полу у поручней лестницы, а рядом со мной, скрестив ноги, нервно смяв руками фалды пиджака и раскачиваясь взад-вперед, сидит дядя. Он улыбнулся и тут же обеспокоенно посмотрел на меня.

— Крошка Саймона, я так боялся, что ты уже не проснешься! Ты не собиралась уйти?

— Нет, дядюшка, — прошелестела я.

— Вот и славно, — отозвался он. — Это прекрасно. Люди должны уходить только тогда, когда совсем устали. Так лучше всего. Ты ведь еще не совсем устала?

— Да нет, не думаю. — Я совершенно ничего не понимала.

— Если бы ты ушла, то насчитала бы совсем мало лет, не так ли, племяшка? Это совсем не весело.

— Ага, — согласилась я и села, дрожа в промокшей сырой ночнушке. Хотя меня трясло не только от холода. — Дядюшка, — осторожно начала я, — а можешь мне рассказать, как я здесь оказалась?

Он нахмурился.

— Ты просто запуталась, племяшка. Иногда люди путаются. Они забывают что-нибудь важное и совершают ошибки. Ты забыла про лестницу.

Я обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь.

— Я забыла про… лестницу?

— Да. — Даже в темноте было видно, какие голубые у дяди глаза. — Ты захотела сойти вниз, но забыла про лестницу. И не захотела вспомнить. А потом захотела поспать и не проснулась. Ты просто запуталась. — Он качнулся назад. — Иногда люди путаются. Так и Марианна говорила.

Память потихоньку возвращалась ко мне, какие-то обрывки и картинки с каменным полом из собора. Я поднялась на ноги и посмотрела вверх на лестницу.

— Не забудь ничего снова, племяшка!

Солнечный свет заливал чумазые окна, я посмотрела на серые плиты под ногами, на поручень под рукой, вспоминая прикосновение гладкого прохладного камня к босым ступням и ощущение невесомости, когда парила над полом. Я попятилась и ошарашенно села на край каменной приступки, на которой когда-то стояли скамьи для прихожан. Я что, стояла, балансируя прямо на этом поручне?

— А когда я снял тебя вниз, ты сразу же заснула, так что пришлось раздобыть дождевой воды. Дождевая вода всегда пробуждает спящих людей. Но в этот раз она не помогла, и я испугался, что ты ушла. Но я решил ждать до последнего.

— Дождевая вода? — растерялась я. Мозг как-то с трудом соображал. Я никак не могла переключиться от воспоминаний о каменном полу и о том, что парила над ним.

— Вода из ведра, — объяснил он. — Собирала течь с крыши.

Я глупо уставилась на лужу на полу, провела рукой по хлюпающей ночнушке и затем понюхала ладонь. Вода стояла здесь уже немало времени.

— Спасибо, дядюшка, — поблагодарила я.

— Ты просто запуталась, — сказал он примирительно.

— Но дядя Тулли… — Я посмотрела вверх. — Как ты здесь оказался? Разве уже не поздно?

— Нет, совсем не поздно. Даже рано, так рано, что было поздно еще полчаса назад.

Я прикинула, что сейчас около двадцати минут после полуночи. Я проспала часовой звон. А спать легла где-то в девять или в половине десятого, точно не припоминаю. А что я делала в промежуток между девятью и двенадцатью? Даже подумать страшно, не уверена, что хочу знать.

— А почему ты был здесь, в соборе, дядюшка? — Глупый вопрос, если учесть, что я не знаю, как и зачем попала сюда сама.