– Конечно! И я уверена, со временем вы с Густей еще подружитесь.

– Поживем – увидим!

Апельсиныч волновался. Вот уже второй вечер с ним гуляет Татьяна Андреевна, так уже бывало, но сегодня после прогулки она покормила его и… ушла. А он остался один. Ему было страшновато… Но уже ночью он вдруг почувствовал, что хозяин близко! И впрямь вскоре ключ повернулся в двери.

– Апельсиныч! – позвал родной голос еще из-за двери. – Ах ты мой золотой, соскучился?

Пес скакал вокруг него, взвизгивая от восторга, потом принюхался и вдруг отошел, понурив голову.

– Что с тобой, брат? Ты чего? Ты обиделся?

Пес смотрел на него совершенно несчастными глазами.

– Ты не заболел? Нет, нос вроде холодный… Хочешь еще погулять?

Апельсиныч не реагировал. И вдруг Федор Федорович сообразил: он меня обнюхал и расстроился. Нешто учуял запах Иры? Помнится, он был недоволен, когда она тут была. И этот ревнует?

– Маленький мой, собака моя любимая, ни на кого я тебя не променяю, ты не думай! Просто будем жить все вместе… Ты привыкнешь, и Сашка тебе понравится… Они оба любят собак, и никто моего Апельсиныча не обидит, ты не думай…

Ласковый, прямо-таки журчащий голос хозяина проникал в смятенную собачью душу. Слов он не понимал, но интонации были такие, как надо. И вскоре он успокоился, лизнул хозяина в нос, принял угощение – любимый мятный пряник.

– Вот и хорошо, а теперь спать. Я сегодня устал как собака. Хотя ты, ревнивый дурачок, скорее всего, устал не меньше меня. Все. Спи!

Апельсиныч успокоился. Жизнь вошла в свою колею. Хозяин гулял с ним, как прежде, и никуда не уезжал. Только был грустный. А однажды вечером принес какой-то довольно большой ящик и поставил его на шкаф в спальне. Ничем неприятным оттуда не пахло. А через два дня он вдруг достал из ящика какую-то неведомую штуку, закинул два ремня себе на плечи, сел на стул и стал перебирать пальцами какие-то кнопки. А из штуки раздалась музыка. Лицо у хозяина при этом было хмурое и напряженное… А потом вдруг прояснилось, и пальцы быстрее забегали по кнопкам. Эту мелодию Апельсинычу уже приходилось где-то слышать, из телевизора, что ли… Апельсиныч подошел, сел перед хозяином. И вдруг начал подпевать… Вернее, подвывать… Хозяин взглянул на него с удивлением.

– Поешь? Ну пой, пока соседи не пришли! А ты молодец, музыкальный пес! – он уже смеялся в голос, но играл, не прекращал. А Апельсиныч все подпевал ему.

Наконец хозяин перестал играть, осторожно поставил свой инструмент на шкаф и поцеловал Апельсиныча в нос!

– Сколько же в тебе скрытых талантов, дружище, и какая чуткая душа… Обалдеть!

…Федору Федоровичу позвонил Илья.

– Федь, ты как?

– Да как обычно, занят зверски. А что у тебя? Надо бы повидаться. Слушай, а приходи ко мне в пятницу вечером, посидим, выпьем. Кубу вспомним, да и вообще…

– С удовольствием. А как там Апельсиныч?

– Цветет и поет!

– Как поет?

– Приходи, устроим тебе концерт! Часиков в восемь и без машины.

– Само собой!

– Ну привет, старик!

Друзья обнялись.

Апельсиныч тоже обрадовался гостю. Он лизал его в лицо и радостно вилял хвостом.

– Везучий ты, Федька, какой пес тебе достался!

– Это правда. Знаешь, мне и женщина удивительная досталась…

– Та флейтистка, что ли?

– Ага! Мы скоро поженимся…

– Да ты что! Серьезно?

– Более чем. Я уж с ее семьей познакомился… Сынишка ее меня признал, а мамаша как-то… поначалу вроде ничего, но потом стала нос воротить… Я, правда, под конец лажанулся.

И Федор Федорович рассказал другу о финале знаменательного обеда.

Илья долго смеялся.

– Да, Федя, подмочил репутацию… Ну ничего, снобку в Питере легче пережить, чем кукусиков.

– Оно конечно…

– А Ира твоя готова бросить театр?

– В принципе да. Говорит, будет искать работу преподавателя, надоело ей сидеть в оркестровой яме… И потом, мы еще ребеночка планируем через год…

– Вон даже как… Это любовь?

– Похоже на то. Знаешь, я без нее теперь чувствую себя немного потерянным, вне работы, конечно… Вон даже про баян вспомнил… – чуть смущенно признался Федор Федорович.

– Про какой баян?

– Да это единственное, что мне от отца осталось… Соседи говорили, знатный был баянист…

– Ты играешь на баяне? – вытаращил глаза Илья.

– Ну так… По слуху. Нот не знаю. Он несколько лет стоял у одних знакомых, а недавно я его сюда перевез. Стал играть, а Апельсиныч вдруг подвывать начал, и так музыкально.

– Ага, ты обещал показать мне этот номер, но не говорил, что сам ему аккомпанируешь!

– Именно! – обрадовался Федор Федорович. – Именно я теперь записался к Апельсинычу в аккомпаниаторы.

– Давай-давай, я жажду услышать ваш дуэт.

– Ты серьезно?

– Конечно!

– Ладно, только потом пеняй на себя!

В глубине души Федору Федоровичу хотелось, чтобы кто-то еще послушал его, кроме Апельсиныча. Ильи он совсем не стеснялся. Он достал баян, сел, пробежал пальцами по кнопкам. И заиграл.

И вдруг Илья запел:

– «Клен ты мой опавший, клен заледенелый…»

Апельсиныч и Федор Федорович изумились. Илья пел хорошо, музыкально, приятным тенорком… А Апельсиныч помалкивал.

– «Как жену чужую обнимал березку…» – допел Илья, и вдруг заплакал.

– Илюха, ты чего? – перепугался Федор Федорович, а Апельсиныч подбежал к гостю и стал лизать его в лицо, тихонько подвывая. Сцена была душераздирающая.

– Илюх, что стряслось? Ты что, пьяный!

– Ох, прости, Федя, чего-то пробрало меня… А ты хорошо играешь… Не знал.

– А ты просто здорово поешь, я тоже не подозревал даже. Только я не поверю, друг, что ты так расчувствовался от моей игры. Колись, в чем дело? Баба какая-то?

– Баба, точно, – с трудом успокоившись, проговорил донельзя смущенный Илья. – Тут все вместе сошлось…

– Давай, рассказывай, легче будет…

– Да банально все до жути, оттого и обидно… Втюрился как идиот в одну клиентку. Пока вел дело, даже не намекнул, этика, то, се, а она, видно, уловила что-то, давила на жалость, и такая вся красивая, наивная… Ну, я дело выиграл, а расплачиваться со мной пришел ее мужик, богатенький буратинка, женатый не на ней. Короче, она была у него содержанкой, но он сумел полностью остаться в тени, пока шел процесс, а она все говорила, какая она несчастная, одинокая… А он щедро со мной расплатился и увез ее в Майами, где купил ей квартиру. Вот такие пироги. А ты как заиграл, да еще и Есенин, которого люблю ужасно…