Я поежился, четко представив себе нарисованный Карпом Епифановым безрадостный пейзаж. Почувствовав, как октябрьский холод трехсотлетней давности пробирает мое тело, я уткнулся носом в пивной бокал, но обнаружил, что он пуст. В бой пошла вторая бутылка. Над бокалом выросла пивная шапка. Я стал ждать, пока она осядет.

— … Что произошло на реке, в точности сказать невозможно. Свидетелей, понятно, не нашлось, — продолжил повествование Карп Епифанов. — Еремей же был настолько пьян, что ничего толком вспомнить не сумел. Если реконструировать события по бессвязным видениям Еремея, когда холод протрезвил его окончательно, то получается следующая картина.

В тумане Маса все же заплутал. Сильное течение отнесло его к Петропавловской крепости, но пристать к берегу японцу не удалось, поскольку его настиг чужой ботик — более мощный, чем ладья, предоставленная Епифанову Куракиными. Люди с ботика что-то хотели от Еремея и японца, но что — разобрать было сложно. Когда ботик сблизился с лодкой, иллюзий относительно намерений чужаков не осталось: они преследовали Епифанова. То ли обычные речные грабители, которых расплодилось в юном городе, как крыс в зараженном чумой Лондоне, то ли громилы, нанятые другими купцами для устрашения Епифановых, захвативших практически все государственные поставки. Конкурентные войны — дело весьма обычное во все времена существования человечества.

Правда, в нашей семье долгое время бытовала и другая версия происшествия. Люди были посланы самими Куракиными. При себе Еремей имел очень дорогую вещь, которую страшно хотел заполучить Дмитрий Куракин, ровесник Еремея. То была французская шпага, инкрустированная брильянтами, доставшаяся Еремею от одного беглого француза. Шпага настолько приглянулась Дмитрию Куракину, что он неоднократно уламывал Еремея продать ее, но тот не соглашался ни в какую. В кругах, близких к Куракину, поговаривали, что Дмитрий сходил с ума от желания обладать этой вещью. Шпага действительно была очень ценной. Она принадлежала какому-то древнему дворянскому семейству, которое состояло в родстве с Валуа… Не сумев перекупить клинок, Дмитрий попытался его добыть.

Люди с ботика решили захватить лодку, которой управлял Маса, но встретили жестокое сопротивление со стороны Вишневого самурая. Маса вооружился шпагой мертвецки пьяного Еремея. Двух человек он проткнул без труда — их трупы потом выловили из реки. С третьим завязалась потасовка, которой воспользовался четвертый бандит. Он и всадил в спину Вишневого самурая нож. Маса все-таки справился с третьим противником и с ножом в спине убил четвертого. Силы покидали его. Он попытался взяться за весла и плыть дальше, но через некоторое время скончался от потери крови. Когда Еремей очнулся, Маса был мертв. В руке он сжимал ту самую французскую шпагу.

Еремей горевал долго. Даже поговаривают, что бросил пить и занялся отцовским делом. На этом поприще преуспел. Умер в возрасте восьмидесяти девяти лет. И до конца дней своих хранил память о Вишневом самурае — японце, который спас ему жизнь…

Карп Епифанов умолк. Я подумал, что на этом рассказ закончился, но ошибся.

— … Наше семейство чтило мужественного японца, не пожалевшего и собственной жизни ради друга. Он мог ведь выпрыгнуть с лодки и уплыть, но не изменил долгу. Еремей очень горевал. Ближе к старости он заказал у ювелиров статуэтку, изображавшую его друга Масу — Вишневого самурая. Статуэтку вырезали из слоновой кости и инкрустировали драгоценными камнями. Сохранились фотографии той реликвии, сделанные в начале двадцатого века. По ним мой отец заказал скульптуру самурая для нашего ресторана. Она и теперь стоит на входе.

— А почему скульптуру делали по фотографиям? Что произошло с оригиналом? — поинтересовался я.

— К сожалению, оригинал был утрачен. История мутная. Во время волнений семнадцатого года Жана Епифанова убили на пороге его ювелирного магазина. Убийство произошло вечером. Нашли его лишь наутро. Статуэтки при нем не оказалось, хотя в трагический день он точно брал ее с собой.

— Какого размера была статуэтка? — уточнил я.

— Сантиметров пятнадцать — двадцать, — ответил Карп. — С тех пор «Вишневый самурай» — наша семейная реликвия — бесследно исчез.

В кабинет ворвался Гонза Кубинец и сообщил, что погрузка завершена, документы подписаны, ждут только хозяина. Карп Епифанов тепло распрощался со мной, пожал руку Кубинцу и покинул наш дом.

Поездку в «Гранд-Палас», где поскандалила Иоланда Городишек накануне своей гибели, я отложил на следующее утро. После визитов Жукова-Козлова и Карпа Епифанова, после пяти бутылок пива диван выглядел предпочтительнее любого путешествия — даже если совместить прогулку с посещением английского паба.

Остаток дня я провел по классической схеме. Изображая из себя кочевника, маневрировал между кухней, где наводил порядок в холодильнике на полке с пивом, и кабинетом на втором этаже, где смотрел фильм, название которого в памяти не удержалось. Фильм был выдержан в жанре спортивной драмы — история восхождения на олимп мировой славы. Главный герой — боксер, чья карьера прозябала в самом отстойном месте. За жалкие гроши он сражался в дешевых барах, ублажая пьяных завсегдатаев. Боксера звали то ли Роман, то ли Рокел… Он любил девушку, которая торговала в магазине зоотоваров. А девушка была родной сестрой его друга — грузчика с мясоперерабатывающего комбината… Так бы и остался Роман-Рокел на дне жизни, если бы его случайно для рекламного боя не выбрал чемпион мира в тяжелом весе Аполлон Кридин. Романа-Рокела обходили стороной, поскольку он считался неудобным противником. Стало быть, он был левшой.

Фильм отдавал стариной, но брал задушу, заставлял сопереживать судьбе героя. Я посмотрел первую серию, затем, прервавшись на ужин, достойный богов, осилил вторую. Расчувствовавшись по поводу тяжкой доли боксера Романа-Рокела, опустошил с десяток пивных бутылок и выкурил две жирные кубинские сигары. Потом завалился спать прямо в кабинете на диванчике…

Утро встретило меня слезами. Это дождь шелестел по крыше, стучался в окна, прыгал по лужам на набережной. Город, измученный жарой, наконец утер потное лицо влажной тряпочкой.

Наскоро позавтракав и выпив два стакана молока, я сообщил Гонзе Кубинцу о своих планах. Нацепив на голову широкополую шляпу «а ля гангстер», упрятав в наплечную кобуру револьвер и выбрав в коллекции галстуков «змеиную шкуру», я почувствовал себя полностью экипированным.

Покинув особняк, легко взобрался на борт «Икара» и в рубке капитана занял место у штурвала. Оставив мотор разогреваться, я погрузился в бортовой компьютер, чтобы проложить маршрут до «Гранд-Паласа». Исследовав имеющиеся в памяти карты города, разобрался в каналах, по которым следовало плыть. Отчалив от набережной, я взял курс на Адмиралтейскую сторону.

Промчавшись по Большому каналу, который в этот ранний час не был перегружен транспортом, я попал в канал Репина, обогнул Румянцевский сад и вышел в Большую Неву.

На Неве гуляла волна. Дождь заливал лобовое стекло, сводя с ума дворники: только они успевали слизнуть капли, как последние появлялись вновь в удвоенном количестве.