Его друг-компаньон (тогда он еще мог быть уверен, что они и правда друзья) познакомил его с девушкой с самыми улыбающимися глазами, которые он когда-либо видел, и он подумал, что было бы неплохо сходить с ней куда-нибудь.

Через две недели после их первой встречи он точно знал, что это женщина, с которой он проведет всю свою жизнь. Он всегда смеялся над людьми, которые так говорят. Только потом он понял, что нет иного способа передать это чувство.

Они были у нее дома, пытались придумать, куда пойти этим вечером, и вдруг поняли, что им обоим уже надоели однообразные места, люди и развлечения. Они поняли, что у них есть общая тайна – оба уже устали от того, что весь остальной мир называл досугом. Они перепробовали все виды и сорта кофе, сходили во все рестораны, клубы и театры и внезапно поняли, что больше всего на свете они просто хотят быть вместе и чтобы назойливые поставщики услуг и их шумные клиенты им не мешали.

Михаэль был уверен, что их роман закончится тем же вечером. Он не привык к отношениям без непрерывного обмена остротами и круговорота светских развлечений. Если они не будут ходить на тусовки, за счет чего будет держаться их связь? Так он действовал в отношении всех предыдущих девушек: завоевывал их при помощи острот, общих развлечений и прекрасных безделушек, а не искренностью. Как в «Бойцовском клубе», первое правило в отношениях – никому не говорить об отношениях, думал он. Самое главное – быть как можно дальше от самой ужасной в мире вещи – от банальности. Чтобы всегда были эмоции или сюрпризы. И по возможности избегать молчания, разговоров о погоде и рутины.

Теперь, когда они решили, что им некуда идти и что они вообще не хотят никуда идти, он боялся, что в их отношениях заведется точащее, как червь, молчание и что серость обыденности уничтожит это трогательное и полное наслаждения нечто, родившееся между ними.

И в тот раз, когда они сидели вдвоем в ее гостиной, окруженные огромной коллекцией старых книг и виниловых пластинок, которую он раньше не замечал, и молча, незаметно для себя синхронизировав дыхание, слушали, как сосед хмыкает за стенкой, он открыл для себя принципиально иной тип связи. Это был не кайф. Это было нечто другое. Плотное, окутывающее, более медленное и менее требовательное. Ты не знаешь наверняка, что любишь кого-то, пока не помолчал с ним или с ней какое-то время.

Мика встала из этого плотного облака и подошла к книжной полке. Потом села на диван и жестом пригласила его сесть рядом.

– Послушай, как красиво, – сказала она и открыла потрепанную книгу.

Они сидели так всю ночь, она читала вслух своим нежным мелодичным голосом, а он слушал тишину между ее словами. Когда настало утро, он понял, что она – женщина всей его жизни.

С тех пор раз или два в неделю, когда уровень их любви достаточно высоко поднимался, а уровень усталости опускался, они читали друг другу вслух по ночам.

Он читал ей Геймана и Сафрана Фойера, она разыгрывала перед ним Гюго и Камю, он развлекал ее Пратчеттом, она убаюкивала его Хемингуэем, он гладил ее Кобеном, она удивляла его Твеном.

Все писатели приходили к ним в гости. Создатели триллера и драмы, знаменитые и малоизвестные. Даже Доктор Сьюз[2]. Все они участвовали в беседе двух влюбленных вдали от чужих глаз в те долгие ночи, занятые чтением вслух.

Третьего декабря утром все изменилось.

Михаэль считал этот день центральной точкой своей жизни, пиком кривой Гаусса – графика нормального распределения событий, которые сформировали его душу; до этой точки все в его жизни развивалось и поднималось, а после – стало разваливаться.

Мика уже почти два года была его женой.

В то утро отрада его жизни, готовая к еще одному рабочему дню в качестве преподавателя по математике, завела свою маленькую машину и легким поворотом запястья включила обратный отсчет времени до краха их любви.

Единственная женщина, с которой он мог смеяться своим высоким, с придыханием, смехом и не смущаться от этого, тронулась с места под джазовый альбом Эллы Фицджеральд. В салоне машины работал кондиционер. Женщина, с которой он уже решил рискнуть завести детей в этом мире, как всегда, напевала себе под нос, потому что была из тех людей, которые любят подпевать в такт музыке, и иногда поглядывала на себя в зеркало. Когда он принял телефонный звонок тем утром, то еще не понимал, насколько глубокой будет трещина в их жизни, после того как она, та самая единственная она, взглянув в очередной раз на себя в зеркало, задавила трехлетнего мальчика.

Михаэль так и не понял, что именно там произошло.

Как трехлетний мальчик попал на дорогу, не замеченный никем? И почему? И где были его несчастные родители?

Как горящая свеча, напротив которой поставили вентилятор, Мика угасла в тот же миг.

Уже тем же вечером, когда она вернулась домой, – еще до тягомотного судебного разбирательства, до бессонных ночей, нескончаемых рыданий, самоуничижения, – он не смог до нее достучаться. Он не мог остановить ее крики, когда она пыталась объяснить ему, что она не хочет, не хочет, не хочет больше ничего от этой жизни, потому что недостойна, недостойна, недостойна, а потом был первый психолог, и второй психолог, и третий психолог, и семейный консультант, и таблетки, и рвотные позывы каждый раз, когда она садилась в машину, и дневник, испещренный мелкими буквами, который она сначала вела как помешанная, а потом сожгла на заднем дворе, отчаянно рыдая, колючей морозной ночью, и ее безразличная спина, и короткие, едкие споры, в которых они старались уколоть друг друга побольнее, и ее отвращение ко всему, что она когда-либо делала, и к былому оптимизму, – и еще до всего этого, тем же вечером, когда она вернулась домой, он почувствовал, что тяжелая черная ткань окутала его сердце и душит его.

Он по-разному пытался все исправить.

Он свозил ее в короткий отпуск – и представлял, как они немного открываются друг перед другом и осторожно говорят о том, что произошло, и как она плачет, а он ее утешает, и они обнимаются, потом еще немного говорят, потом меняют тему, а наутро отправляются на небольшую пешую прогулку, и он говорит какую-то глупость, заставив ее наконец улыбнуться, и когда они возвращаются домой, внутри нее начинается медленный живительный процесс исцеления.

Он поссорился с ней, намеренно, через силу, – и воображал, как вернется домой, упадет театрально на колени, попросит прощения, и она снова подарит ему тот самый умный взгляд, и как прильнет к нему и скажет, что он ей нужен, и он поддержит ее, поставит на ноги, вылечит одними поцелуями, ничем, кроме поцелуев.

Он не разговаривал с ней по нескольку дней – и представлял, как она звонит ему и просит, чтобы он поговорил с ней, и как его сердце надрывается, и как оба они рыдают в трубку, и он напоминает ей о молчании, о котором они уже позабыли, и доказывает ей, что можно все вернуть и что она достойна того, чтобы ее любили так, как любит он.