— Как не знать! — Сердце Маши захолонуло от тоски. — То верно ли?

— Верно, верно. То мне сейчас только келарь Амвросий сказывал. Так поедете, с Ондрюшей?

— Поедем, батюшка! Куда хошь поедем.

— Так Ондрюша согласен ли будет?

— Согласен!

Ах, краса, прямо царевна греческая! Такую бы… Ладно, пока о том не время думать.

Митрий Акимыч поскреб бородку:

— Ты только матери не проговорись. Мы уж потом, как отъедете, сами все объясним, с Амвросием. Так что еще и благословенье ее получишь!

Благодарствую, мил человек!

Вот ведь попадаются на свете святые люди! А она-то, дура, как раньше об этом Митрии думала!..

Митря говорил что-то ласковое, пока возок ехал к Машиному дому, держал девушку за руку. Та тихо смеялась, не в силах поверить своему будущему счастью. Ну, пусть пока и не так люб Ондрюша, да парень хороший. Стерпится-слюбится.

Козлобородый Митрий теперь казался ей совсем другим — великодушным, благостным. И голос у него вовсе не дребезжащий — добрый, ласковый голос. Не видела Маша полуприкрытых веками глаз Митри — похотливых, жестоких, беспощадных.

Незадолго до того побывал он в доме у Феклы. Гостинцев привез детям, разговаривал долго. Сказывал, будто открылся в любви своей Маше и та не отвергла его. Говорил, что богат изрядно, что будет у него Маша, словно у Христа за пазухой, как и все Феклино семейство. Вот, правда, отец-келарь из монастыря Михалицкого сказывал, некий Ондрюшка-смерд, Никитки Листвянника сын, подговаривал Машу бежать. В Москву решили податься, чтоб не сыскать никогда было. Как бы не сбежала раньше времени, Маша-то.

— Ты, Фекла, о разговоре нашем ей не говори ничего. Так, присматривай иногда. А как что худое заметишь — сразу беги к келарю.

— К отцу Амвросию?

— К нему.

— Сполню, батюшка.

— Ну, Бог в помощь.

Вечером, вытянув ноги к горячей печке, сидел Митря на лавке, в старом доме покойного боярина Ставра. Не нашлось у боярина смелой родни, чтоб высудить дом и усадьбу у московского князя. Так и поселились в доме московские, да и Митря прижился. А вольготно без Ставра — сам себе хозяин! И все дворовые девки — твои!

Девки, значит… Хлопнул Митря в ладоши, слугу позвал:

— Эй, Максютка!

— Здесь, батюшка! — высунулся в дверь чернявый косоротый парень. Видно, в детстве порвали в драке рот, так и сросся, налево губами скособоченный.

— Собирайся. Засветло поскачете с ребятами. Сам знаешь куда… Скажешь, есть для Аттамира-мирзы товарец. Парень и девка. Обоим лет по шестнадцать. Девка — красоты неописуемой. Ровно царевна греческая. Самому бы оставил, да деньги нужны… Ежели возьмет обоих, отправим обоих. Ежели только девку, то… Ну, там видно будет. Скорее всего, парня порешить придется.

— Сделаем, батюшка Митрий Акимыч! Порешить — это мы враз, сам знаешь.

— На то вас и держу, смердов.

Над ночным засыпающим Новгородом вставала золотистая луна. Лаяли-заходились собаки во дворе усадьбы. За городской стеной воем отзывались волки.

Олег Иваныч устало посмотрел на заваленный бумагами стол. Новая должность куда как хлопотна. Прежний посадник, Епифан Власьевич, возиться с бумагами не любил и просто забрасывал их в огромных размеров сундук, безо всякой регистрации. Думал поручить потом дьякам, да благополучно о том забывал, о чем не особенно и печалился. Пес с ними, с бумагами.

Разобраться с подобным архивом оказалось делом трудным. Хорошо еще, помогал Гриша.

Вот и сидели они сейчас вдвоем, полуночничали. С утра намечался молебен. Потом — ливонское посольство. Потом — купцы-ивановцы. Потом… В общем, не продохнуть.

После вечерни — а они ведь с Гришей и туда не поспели, грешники! — заглянула Софья, поглядев на суженого, покачала головой да махнула рукою: сиди уж, разбирайся. Сегодня вечером обещались прийти новые подруги, из тех боярынь, с которыми Софья близко сошлась во время предвыборной агитации. Устроить небольшие посиделки, вспомнить девичество, заодно порешать, как ловчее провести через вече и Совет Господ закон о женском равноправии. Ну, хотя бы пока в вопросах голосования… Мужья на посиделки не пустят? Пусть только попробуют! Забыли, как горшки с кашей в головы летают?

Ульянку, кстати, тоже позвали, секретарем — решения новоявленного женсовета записывать. Гришаня только и посетовал, что прошлой ночью слишком уж мало читал Ульянке Аристофана. «Женщин в народном собрании».

Услыхав такое, Олег Иваныч засмеялся. Не просто засмеялся — захохотал:

— Ночью, Гриша, делом заниматься надо, а не книжки умные читать!

Гриша надулся, углубившись в бумаги. Аккуратно раскладывал в разные кучи, в соответствии с их принадлежностью. Уголовные дела — к уголовным, имущественные тяжбы — к имущественным, земельные — к земельным.

— А вот это не знаю, куда и класть. Глянь-ка, Иваныч. Вон, тут человек пропавший… И вон, тоже такая же заява.

— Складывай пока вон в тот угол, потом перечтешь и выпишешь общее.

— Какие красивые девки! — не отрываясь от чтения бумаг, заметил вдруг Гриша.

— Ты чего это про девок? Ульянки, что ли, мало?

— Да нет, — Гриша смахнул со лба прядь длинных волос. — Вот ты сказал выписать общее. Я и выписываю. И смотри, что выходит: все пропавшие — а тут уже восемь случаев за последние два года — красивые молодые девчонки. Одной шестнадцать лет, другой четырнадцать, третьей…

— И что, все красивые?

— Сейчас прочту описание. К примеру, вот…

— Ладно, верю. Только в чем тут странность-то? Мало ли мест для зарабатывания денег найдет себе красивая девушка? Если, конечно, наплюет на общественную мораль и нравственность.

— На что наплюет?

— На родителей и правила благочестия.

— А!

— Бэ! Из каких они все семей?

— Сейчас посмотрю… Гм… Похоже, все из бедных.

— Ну вот, я и говорю.

Олег Иваныч вытер со лба пот. В палатах было жарко натоплено. Подошел к окну из венецианского стекла, распахнул. С улицы ворвался свежий ветер и громкая ругань стражников. Олег Иваныч прислушался. Ругались, похоже, по-латыни. Гм…

— Слышь, Гриша, чего это они там расшумелись? Сбегал бы, посмотрел? Заодно голову проветришь.

Отрок недолго отсутствовал. Вернулся… в компании португальского дворянина Жоакина Марейры!

— Жоакин!!! Вот так встреча! Какими судьбами?! Блин, как же это по-латыни?

— Сик транзит глория мунди, — улыбнулся в бороду Жоакин. — Так проходит слава земная. Это я о сокровище.

— Ты его вывез наконец?

— Вывезли. Но без меня. Полагаю, некий хорошо известный тебе Касым…