Настроение Юсефа Геленди, хозяина судна, было таким же скверным. Зря наговаривал на них португальский дворянин Жоакин Марейра, сын покойного Селим-бея. Ничего у магрибских авантюристов не вышло: пленник, за которого рассчитывали получить хороший выкуп, бежал, самих чуть не убили. Слава Аллаху, удалось вырваться из лап проклятых северных пиратов, да и то с помощью английского адмирала сэра Генри.

Потом, конечно, вернулись на остров — примерно через месяц, когда отремонтировали судно в Плимуте. Точно не знали, где сокровища Селим-бея, но надеялись на милость Аллаха и собственное упорство. Разыскали заброшенную часовню, ручей и колодец, возле которого валялись разбитые сундуки и две золотые монеты — все, что осталось от клада.

Но кто, кто же опередил их, двух несчастных искателей сокровищ с Магриба? Пират ван Зельде? Скорее всего. Юсуф с Касымом так и подумали про проклятого голландца, не зная, что давно уже лежит он в выборгской земле с оторванной головою. Не повезло жителям Магриба, но больше не повезло голландцу.

Зато чуть было не повезло некоему Енеке, матросу с «Пленителя Бурь», не молодому, не старому, не высокому, не низкому, с круглым благообразным лицом, слегка крючковатым носом и кустистыми бровями. Давно уже он шпионил на ван Зельде и вовремя сбежал к голландцу в Выборге. Подумав, пошевелив бровями, решил Енеке бросить и ван Зельде — и очень вовремя решил. Так бы тоже мог погибнуть при взрыве, о котором узнал уже в Любеке от рыжего профоса Рейнеке-Ханса. Перекрестился от всей души да подался к Паулю Бенеке, ганзейскому корсару. Тот грабил англичан и французов, датчан и голландцев. Да последнее время не очень-то дела шли, не попадалось серьезной добычи.

У Бенеке недолго пробыли Енеке и Рейнеке-Ханс, свалили в Брюгге, наняли небольшую шебеку и вскоре были на острове Святого Бернара. Благополучно выкопали сокровище, перенесли на шебеку и, убив капитана — чему матросы только возрадовались, — пустились в обратный путь с легким сердцем. Никогда еще не было у них столько денег!

Размечтался Енеке купить большой дом в Любеке или Ревеле да с десяток коггов, стать богатым негоциантом, даже, может, жениться. Прибыль в уме подсчитывал… Рыжий Рейнеке-Ханс, в силу недостатка ума, ни о чем таком не мечтал, но тоже думал о чем-то приятном. И настолько расслабился, что даже не заметил матроса, подкрадывающегося к нему с острым широким ножом! Хорошо, Енеке был начеку. В принципе, он чего-то подобного давно ожидал и не расставался с абордажной саблей. Которую и всадил матросу прямо в сердце. Ловко проткнул второго. А уж с остальными пятью играючи расправился Рейнеке-Ханс — глуп не глуп, а силен был изрядно.

Выкинув трупы в море, компаньоны смыли с палубы кровь и взяли курс на фландрский порт Антверпен. Так бы и разбогатели, да, видно, Бог им в этом деле не помощник. У самого берега внезапно налетел шторм, повернул кораблишко боком — а вдвоем-то совсем несподручно с парусами управляться! — поиграл немного и шваркнул с размаху о прибрежные скалы. Прогнивший корпус суденышка развалился со страшным треском, и нечистое золото Селим-бея поглотила морская пучина. Она же сожрала и рыжего. Лишь круглолицый Енеке спасся, выкинутый волной на песчаный берег. Очнувшись, принялся бегать да рвать на себе волосы. Напрасно надеялся он найти на пляже хоть одну золотую монетку. Таким и увидели его жители ближайшей фризской деревни. Приняв за умалишенного, излупили палками. Отчего Енеке и помер вскорости в госпитале францисканцев.

А над сокровищами магрибского пирата играло зеленое, проникающее сквозь толщу воды солнце, да плавали вокруг юркие серебристые рыбы.

Оранжевый закат пламенел над Волгой, отражаясь в широкой ленте реки вселенским пожаром. На траве, перед походной юртой Аттамира-мирзы, любовался закатом Митря. Нет. Ничем он не любовался, просто сидел, вытянув ноги, да сытно рыгал, обожравшись конины и кумыса. Девку, Машку, выгодно продал тому же Аттамиру, а парню Ондрюшке сунули по пути острый нож в сердце — наверное, волки уже все косточки изглодали. А ведь все могло кончиться гораздо хуже! Хорошо, Амвросий, давно прикормленный келарь Михалицкой обители, вовремя предупредил о том, что Митрей какой-то парень интересуется. Узнал Митря парня, по описанию даже узнал. И насторожился. Ко всему был готов, да вот только намеченное предприятие — кражу красавицы Машки — отложить не захотел, уж слишком взалкал денег. И здесь вполне мог попасться! Да ведь для чего тогда повсюду верные люди? Даже в Детинце таковой человек имелся — стражник, когда-то промышлявший разбоем в глухих лесах под Тихвином. Он давно Митрей был в Детинец приставлен — за владыкой приглядывать да за Гришаней-отроком. Стражник и предупредил: собирается куда-то Гриша на ночь глядя, пули готовит. Ну, тут Митря быстро смекнул — и куда собирается, и для кого пули готовит. Но дело отлагать не стал. В последний момент послал Максютку к Маше. Шепнуть тайно, чтоб к Никитиным воротам шли с Ондрюшкой, не к Московской дороге. Те и пришли, дураки…

Еще одна мысль не давала покою Митре в последнее время: а ну как дознаются недруги о его с татарами дружбе. Да подкинут в Москву Ивану письмишко тайное. Тот долго думать не будет — сразу на дыбу пошлет. А палачи в Москве знатные…

Рыгнул Митря, помочился в кусты да пошел обратно в юрту — пить кумыс со слугами Аттамира. За черными волжскими утесами медленно опускалось солнце.

Конец мая выдался жарким. Вновь, как и три года назад, перед Шелонской битвой, испарились болота, пересохли ручьи и маленькие речки. Сушь стояла страшная, из горящих лесов тянуло дымом.

На душе у Олега Иваныча было муторно. То ли перебрал вчера на открытии университета, то ли так, на погоду мутило. Погладив спящую Софью по спине, поднялся с ложа. Взял большой кувшин с квасом, пил длинными глотками, долго. Прислушался. На дворе усадьбы лаяли псы. Не просто так лаяли — кто-то изо всех сил барабанил в ворота. Забегали, засуетились слуги. Олег Иваныч накинул на плечи кафтан, вышел на крыльцо.

Тяжело дыша, вбежал на ступеньки посланец — молодой парень, из Олексахиных:

— Беда, батюшка! Макарьев Кирилл помирает, тысяцкий наш!

— Как помирает? Еще вчера изрядно здоров был!

— А с ночи все хуже.

Олег Иваныч обернулся к слугам:

— Коня!

Опоясался мечом, вскочил в седло. Едем!

По пути — тысяцкий жил на Торговой стороне, на Рогатице, — уже на мосту обогнали возок владыки.

— Что с Кириллом? — высунулся на ходу Феофил.

— Сам не знаю, отче! Еще вчера здрав был…

Вот и Торг, вот и улица Ильина — прямо от моста идет, недавно дубовыми плашками замощенная. Скорее! У церкви Георгия свернули налево по Пробойной.

Ивановская. Лубяница. Буяна. Вот и Рогатица наконец. Усадьба тысяцкого. Тын из сосновых бревен, высокий, черный. Распахнутые ворота.

— Сюда, господине!

Взбежал по ступенькам крыльца Олег Иваныч, расталкивая столпившихся слуг, бросился в опочивальню. И, не доходя до устланного волчьими шкурами ложа, понял, что опоздал. Кирилл Макарьев, его старый друг и тысяцкий Великого Новгорода, лежал лицом вверх, уставив широко раскрытые невидящие глаза в потолочные балки. На груди рыдала жена.