– В монастырь так в монастырь, – кивнула Полина. – В моей ситуации это даже своевременно. Неси шприц, – напомнила она.

И Зина послушно отправилась за шприцем.

– Никто не видел, как ты сюда пришла?

От того, что Полина сидела рядом с лимонным деревом, ее сходство с девушкой эпохи Возрождения сильно увеличивалось. К тому же и прическа была похожа – русые волосы, разделенные тонким пробором, двумя волнами прикрывали щеки, оттеняя плавный рисунок тонких скул. Может быть, после того как Зина сказала о картине Леонардо да Винчи, Полина нарочно стала делать такую же прическу, как у Дамы с горностаем. Нет, все-таки едва ли нарочно: нарочитость – это было последнее, в чем ее можно было заподозрить.

– Не знаю, – пожала плечами Зина. – А если кто и видел, то что? Пришла и пришла. У меня здесь одноклассница живет, да и мало ли кто здесь живет.

Народу в Трифоновом монастыре действительно проживало немало. Зина и знала-то его всю свою жизнь уже не как монастырь, а как огромную коммуналку. Самой ей совсем не хотелось бы здесь жить. Конечно, и они с мамой живут, по сути, в коммуналке с тех пор, как хозяевам, у которых они когда-то сняли жилье, было объявлено, что дом больше не является их собственностью и жильцы становятся полноправными квартиросъемщиками. Но все-таки это дом, он бревенчатый, в нем стены дышат, а здесь не комнаты, а кельи, и мрачные каменные своды вместо потолков, и холодно всегда – Валя свое лимонное дерево специальной лампой обогревает, – и свет вечно тусклый, какие лампочки ни вкручивай.

– Здесь даже привидения живут, – сообщила Полина. – Ночами в стенах стучат, ходят везде.

– Это соседи, – возразила Зина. – Жильцов много, и постоянно кому-нибудь куда-нибудь нужно, вот всю ночь и ходят.

– В стенах? Нет, Зин, это привидения. Я точно такие шаги в Италии слышала, на вилле Медичи под Флоренцией. Всю ночь кто-то ходил, ходил… Хотя там никаких жильцов не было, я была совершенно одна.

Полина часто сообщала что-нибудь вроде этого, про виллу Медичи, притом таким обычным тоном, что Зина готова была даже поверить, что она это все не выдумывает. Хотя верить такому, конечно, не стоило, просто у Полины буйная фантазия, потому что натура взбалмошная и своенравная. И если чему следует удивляться, то лишь тому, как это сочетается у нее со здравым умом и сильной волей.

Насчет ее воли Зина не ошиблась, одно то, как быстро Полина мобилизовала свой организм для выздоровления, было тому подтверждением. Хотя и волшебное английское лекарство пенициллин, безусловно, сыграло важную роль.

– Там летучие мыши живут. Подвал бездонный. Лужайка под окнами – как у Боттичелли на картине «Весна», да он там ее и писал. И так, знаешь, тихо вокруг этой виллы Медичи, – задумчиво проговорила Полина. – Только собаки ночами лают. И очень там однообразно. Зато все, что происходит во внутренней жизни человека, приобретает черты значительности. Потому что наружно ничего значительного не происходит, и на этом фоне внутренняя жизнь, чувства становятся очень важны.

Зина замерла, слушая ее. Полина говорила так, что ей невозможно было не верить. Значит, это правда, что она жила на вилле Медичи?..

– А вообще-то я все это про вашу богоспасаемую местность говорю! – вдруг заявила Полина. – Сплошная у вас здесь тишь да гладь, поэтому все чувствительные, как барометры. Например, ты.

Она рассмеялась, а Зина перевела дух. Ну конечно, Полине просто нравится ее дразнить, а наблюдения свои она сделала уже здесь, в Кирове. Это же очень понятно, что вдали от столиц жизнь тихая и размеренная. Хотя Киров все-таки не такой уж маленький город, здесь развитая промышленность, а вот вокруг – да, сплошные леса, и глушь такая, что в распутицу не до всякой деревни доберешься, а зимою из тех деревень волки собак вместе с цепями уносят.

Ну а сами по себе наблюдения, конечно, очень интересные. Полина вообще наблюдательная и всегда замечает не мелочи, как большинство женщин, а что-нибудь красивое и значительное.

Она жила в Трифоновом монастыре уже две недели и за это время много всего такого успела Зине порассказать. Выдумка смешивалась в ее рассказах с правдой так причудливо, что невозможно было отделить одно от другого.

Еще она рассказывала, например, что до войны жила в Берлине. Это, наверное, было выдумкой, но, с другой стороны, во всем ее облике было то, что заметно отличало ее от всех женщин, которых знала Зина, а она ведь за войну узнала людей из самых разных областей страны, но таких не видала. И дело было не в необычных вещах Полининого гардероба – когда наши войска вошли в Европу, то многие слали оттуда родне посылки, а потом вернулись домой с трофеями. Однако у Полины не только чулки-паутинки и платья были заграничные, но и манера держаться, и говорила она как-то не по-здешнему. А когда Зина сказала ей об этом, то она, по своему обыкновению, загадочно улыбнулась и совершенно серьезным тоном заявила, что является шпионкой. Вот и говори с такой!

Но Зина и говорила, и делала все, что Полина считала нужным. Один побег из больницы чего стоил! Она самолично не только Полину из палаты вывела, но и вынесла чемодан с ее вещами, который стоял у нее под кроватью. Это как? Сумасшествие, больше ничего. И, главное, ни единого вопроса не задала – зачем, почему. Полина только потом ей объяснила, что ее преследует назойливый любовник, от него она и хочет скрыться. Зина не очень-то этому поверила, но сочла, что это не ее дело, и просто помогла Полине осуществить побег.

– Ты попала под обаяние авантюризма, – объяснила Зине ее же собственное поведение Полина. – Не ты первая, не ты последняя, под него многие попадают, причем самым неожиданным для себя образом. Кто имеет душу живу, тот и попадает, это главный критерий. Дело даже не во мне, я всего лишь его проводник. Да здравствует авантюризм!

После ее побега поднялась такая паника, как будто не больная из больницы, а заключенная из лагеря сбежала. А потом вдруг все мгновенно успокоилось, словно и не было никакой пациентки Самариной, и искать ее перестали. Полина сказала, что это так и должно было произойти, и опять-таки Зина не стала расспрашивать, почему. Никогда у нее не было такой необыкновенной подруги.

– Раз никто тебя не видел, то пойдем хоть вокруг монастыря прогуляемся, что ли, – сказала Полина. – А то я здесь скоро сама в привидение превращусь, в этой смиренной обители.

Одновременно с ее словами за дверью комнаты, в коридоре, раздался яростный мужской рев, потом женский вскрик и протяжный вопль.

– Впрочем, обитель не так уж и смиренна, – спокойно заметила Полина. – Слышишь, Голиаф ревет? Есть здесь одно семейство, которое таким вот образом выясняет отношения ежедневно.

– Скорее всего, не одно, – пожала плечами Зина. – У нас тоже такое семейство было, муж сильно пил. Но потом мама моя его успокоила, и он перестал.

– Пить перестал?

– Жену бить перестал. И пить тоже.

– Здесь, к сожалению, такой мамы-примирительницы нет, – усмехнулась Полина. – Зато есть…