– Я еще немного посижу, – покачала головой Полина. – Посмотрю на ваш знаменитый овраг. Никогда не предполагала, что жизнь занесет меня в город Глупов.

В ее голосе прозвучала усмешка. Хотя чему усмехаться? Всем известно, что Салтыков-Щедрин описал под названием Глупов именно Вятку. Но понятно же, что современный город Киров не имеет к Глупову никакого отношения!

Зина пошла вдоль монастырской стены к воротам. Она была расстроена. Полина привлекала так же сильно, как бесцеремонно отталкивала. Словно оберегала в себе таким образом какую-то загадку.

У входа в монастырское здание стоял человек в шинели с майорскими погонами и изучал табличку на двери. Наверное, разбирался, сколько раз ему следует звонить.

Когда Зина подошла ближе, майор обернулся.

– Зина, – сказал он. – А я почему-то и подумал, что увижу тебя вот так… Просто увижу на улице.

И все мысли тут же вылетели у нее из головы, улетучились, она ахнула, бросилась к нему, остановилась, не добежав двух шагов, сделала эти два шага и, обняв его, зарыдала так, словно навсегда потеряла, а не, наоборот, наконец-то увидела человека, без которого не было ей ни счастья, ни жизни.

– Первый тост – за предопределенность счастья.

Полина подняла свою чашку и выпила не чокаясь.

«Как на поминках», – подумала Зина.

Наверное, зря она так подумала. Просто чокаться чашками глупо, а рюмок в Валиной комнате не нашлось.

Хорошо, что Зина как раз принесла Полине поесть. Сразу же поставили на стол всю домашнюю снедь, которая была в ее сумке. Ничего особенного там, правда, не было и даже мало было такого, что подходило бы для закуски, не под простоквашу же выпивать. Но пригодилась картошка и другие овощи, которые росли на их с мамой огороде. Зина сварила их дома, а здесь собиралась накрошить из них винегрет, но теперь возиться не стали и выставили овощи просто так.

– А в чем заключается предопределенность счастья? – спросила она, когда выпили спирт из чашек.

Пить его Зина научилась на фронте, и хотя делать это не любила, но если надо, могла и выпить, как все.

– В том, что Леониду Семеновичу сразу же по прибытии выдали ордер на комнату именно в Трифоновом монастыре, – объяснила Полина. – Что ты находилась здесь ровно тогда, когда он пришел вселяться по ордеру. Таким образом ваша встреча была предопределена.

Зину смутило это объяснение. Хоть Полина и сказала теперь просто «встреча», а не «счастье», но все равно…

– Мы бы и так встретились, – сказала она. – Завтра в больнице.

– Зиночка, не будь занудой, – улыбнулась Полина. – Ей не хватает бесшабашности, – сказала она уже не Зине, а Немировскому. – Даже странно.

– Что странного? – спросил он.

– Мне казалось, на фронте без этого качества не выжить.

– Или с этим качеством не выжить.

– Да, это парадокс! – засмеялась Полина.

– Это не парадокс, а софистика, Полина Андреевна, – сказал он.

Их разговор был Зине не очень понятен, но она и не старалась вникнуть в смысл произносимых слов. Гораздо важнее было то, как выглядел сейчас Леонид Семенович, это вызывало у нее тревогу.

Она его не то что не узнавала, нет, конечно, не до такой степени он изменился, но внутренние перемены были в нем так сильны, что повлияли и на его облик. Даже глаза, ей казалось, переменились – если раньше были цвета льда на чистой реке, такие же неярко-зеленые, то теперь этот лед словно бы подтаял, потускнел и не зеленым стал, а серым.

Зина понимала, почему это произошло. Не надо было особенного ума, чтобы догадаться. Раз он приехал из Ленинграда один, без семьи… Может, надо было спросить его о жене и дочке, но Зина не могла этого сделать. Она спросит, конечно, спросит. Только не сейчас. Сейчас ей достаточно просто смотреть на него во все глаза и…

Зина вдруг почувствовала, что в глазах у нее режет, словно дым в них попал, и в горле першит, и в носу. Она поняла, что сейчас заплачет. Слезы поднялись у нее изнутри сразу и неожиданно, это от спирта так сделалось, наверное, вообще-то она умеет руководить своими чувствами, может быть, и слишком хорошо умеет, вон, Полина даже занудой ее назвала…

Она поспешно поднялась из-за стола и пошла к двери, благо комната-келья у Вали была маленькая.

Ни Леонид Семенович, ни Полина не стали спрашивать, куда она, оба люди культурные. И слава богу, что не надо ничего говорить и никто не услышит в ее голосе слезы.

Коридор был так длинен, что сводчатый потолок делал его похожим на ущелье. Зина хотела выйти на улицу, чтобы успокоиться на свежем воздухе, но ее пальто осталось в комнате, и она пошла в противоположную сторону, к кухне.

Ни за одной из многочисленных дверей, выходящих в коридор, не было тишины и, ей казалось, не было покоя. Может быть, просто не было покоя в ее душе, вот она и переносила свое состояние на все вокруг. Но это и объективно было так: за каждой из дверей кто-нибудь смеялся, плакал, ругался или пел, а за одной кто-то даже играл на балалайке.

В кухне на трех столах гудели примусы. Рядом с этими столами стояли и сидели хозяйки. Зина этому не обрадовалась: она надеялась, что в кухне никого не будет и у нее появится возможность посидеть в одиночестве, взять себя в руки. Но сразу же она убедилась, что и так никого как будто бы нет: ни одна из женщин не обратила на нее ни малейшего внимания.

Зина присела на колченогую табуретку возле узкого окна. Пока собирали на стол, пока выпивали, начался дождь, и теперь его струи хлестали в окно вперемежку с голыми черными ветками.

Она смотрела на эти ветки, сливающиеся с дождем, и думала. Она вспоминала. Как проснулась после того гаубичного выстрела, села на топчане. Брезентовая занавеска перед нею была задернута неплотно, и в тусклом свете коптилок она видела лежащих раненых, их забинтованные головы, ноги, руки. Слышала их стоны. Несколько секунд она не понимала, почему лежит здесь, в медсанбате. Ранена, что ли? Она ощупала свои плечи, коснулась головы. Да нет, вроде не ранена. Волосы, которые она обычно заплетала в косу и скручивала узлом на затылке, теперь были распущены. От прикосновения они упали на лоб. Она с удивлением увидела у себя перед глазами белые пряди. У нее ведь темно-русые волосы. Как странно сместился мир, как ничего в нем не совпадает с тем, что было прежде!..

Зина хотела встать с топчана, но не смогла из-за слабости в ногах. Ею владела пустота.

Занавеска отодвинулась, и она увидела капитана Немировского.

– Вот и проснулась, – сказал он. – Вот все и хорошо.

– Я что, долго спала? – с трудом выговорила Зина. Губы слушались ничуть не лучше, чем ноги. – Почему же меня не разбудили?

Вместо ответа Немировский присел на край топчана, взял ее за руку. Зина видела, что он просто считает пульс, но чувствовала при этом такую радость, как будто он держал ее за руку как-нибудь по-особенному. Его рука была ласкова к ней вне его собственных намерений.