Из тех, кого я видела в прошлый раз, тут только беззубая бабушка. Она лежит на том же месте, из чего я сделала логичный вывод, что лежит она тут исключительно на платной основе. Она ничем не выдает, что узнала меня, и я тоже с ней не здороваюсь. Мы существуем абсолютно параллельно. Проходя мимо ее палаты, я всегда вижу ее в одном положении – лежа по направлению к бабушке на соседней кровати. Я за них рада, они способны общаться круглосуточно.

Не знаю, где начинать общаться с людьми. В курилке никого не бывает, да и место это держится на единственной курящей девушке. Она из карантинной зоны (то есть ей нельзя покидать палату), но покурить – это святое. Она часто плачет, к ней уже несколько раз вызывали врачей. В первый раз она заплакала, когда ей запретили держать у себя запечатанное приготовленное филе. Она воевала с медсестрами, говорила о том, что никакого белка тут нет, что все питание стоит на углеводах (так и есть, от здорового меню тут только название), но эта война была проиграна заранее.

Вообще я бы не хотела звучать пугающе, несмотря на все эти «выследила» и «наблюдая». Мне очень нравится узнавать, как ходят, думают, едят люди – как они вообще живут эту жизнь. Да и вообще кажется, что все обретает смысл, только если перевести это в сферу искусства.

8 мая

А.

Так вышло, что я встретила ее, когда она только переуступила порог отделения. Наверняка ее кто-то провожал – сложно было представить, что она в одиночку донесла все эти сумки. Медсестра расположилась рядом с ней на диванчике и стала копаться в ее вещах. Спрятать ей, похоже, ничего не удалось.

А. – это та девушка из карантинной зоны, пытавшаяся отвоевать своё упакованное на производстве филе. Медсестра все изъяла, А. плакала.

В следующий раз я услышала о ней после тяжелой для неё второй ночи в больнице. Под покровом темноты она громко рыдала и просила вызвать к ней дежурного врача. Не знаю, что с ней было, она не захотела об этом говорить.

Знаю, что страдает она больше десяти лет. Она лежала во многих местах с хорошей репутацией, но ей сложно подобрать терапию, потому что любой препарат вызывает у неё худшие из возможных побочек.

Она очень красивая. Ходит в шелковом халате, не ест еду из столовой, курьеры носят ей не передачки, а букеты цветов. Она много улыбается и смеётся – это ее способ защиты. Я хорошо это понимаю.

Вчера мы разговорились, сидя перед телевизором в общем холле. Шёл русский сериал про ясновидящую, и А. жестко критиковала его, ясновидение, нумерологию и иже с ними. Я убеждена, что нам не зря встречаются те или иные люди. Общение с А. гармонично легло на мои сомнения по поводу лечения в больнице.

А. рассказала, как за рубежом давно отказались от слепого подбора таблеток – сначала человек сдаёт анализы, чтобы выявить, какие действующие вещества лучше подействуют. Там также нет упора на фарма, все идёт в комплексе с физиопроцедурами, магнитным излучением, терапией током.

– Если ты чувствуешь, что тебе будет тяжело работать, лучше сначала подлечиться. Иначе ты можешь загнать себя до такого состояния, когда не сможешь делать ничего вообще.

Легко говорить людям с деньгами. Я бы с удовольствием пострадала от депрессии, не связывая себя мыслями о том, на что я буду жить, как стыдно просить деньги у семьи и как мало я достигла к своей четверти века.

А. рассказала, как работала в башне федерации в Сити. Тогда она приходила в туалет, где каждая кабинка была размером с кабинет, ложилась на пол и плакала.

Сейчас она работает на фрилансе. Как и я, она постоянно покупает вебинары и курсы, но, как и мне, ей не удаётся довести дело до конца – то нет сил, то концентрации.

Она замолчала, смотря то, что шло по телевизору. Я ожидала, что сейчас начнётся новый виток критики, но она вдруг серьезно сказала:

– Кольцами ведь нельзя обмениваться, это как обмен энергией, правда же?

Скованность

В воскресенье вечером у меня появилась новая побочка – скованность. Кажется, будто тебя завернули в пленку, и ты должен напряжением мышц разорвать ее, но ничего не помогает. Я промучилась вечер, но все же удалось уснуть.

В понедельник моего врача не было, и я передала все впечатления от вечера мальчику-зайчику, который послушно все записал в блокнот и не дал никаких рекомендаций.

Около шести вечера я снова почувствовала ее приближение. Неудобное время – врачи только-только ушли, остался дежурный. Один. На все отделения. Медсестры поначалу откупились от меня таблетками, но быстро стало понятно, что они не помогают.

Вызвали врача. Дежурный добрался до меня спустя три мучительных часа. Меня крутило так, что я не могла разжать зубы, повернуть голову – шея стремилась перекрутиться, все мышцы бесконечно закручивались, не давая отдохнуть ни секунды. Это не больно, очень энергозатратно и со стороны кринжово. Я ужасно вспотела в борьбе с собственным телом. Все, что я могла, – это бесконечно ходить перед входом в отделение, чтобы не пропустить момент, когда придёт врач.

Медсестры шептались между собой:

– Валера уже совсем не может…

– А что я сделаю, я звоню-звоню ей, она говорит, что идёт…

– Да где хоть она идёт-то?

Пациенты шептались и сочувственно вздыхали. В какой-то момент А., чистая душа, расплакалась и побежала к медсестре:

– Да сделайте вы что-нибудь, неужели нет ещё одного врача в федеральной больнице?

Услышав это, я цокнула и отвернулась. Ушла страдать в палату, только бы не слушать, как кому-то меня жалко. Там я выплакала немного слез и вернулась на свой пост – ко входу в отделение.

Девочка с шизой обняла меня и нечётко произнесла:

– Держись, Лера.

Какой-то мужчина, которому тоже было прикольно ходить перед входом в отделение туда и обратно, все пытался узнать, что со мной. Я не могла даже поднять на него взгляд – шею теперь крутило вниз, мышцы рта тоже, а руки скручивались произвольно, так что я ходила с открытым ртом в довольно комичной позе. Потом подошёл другой парень и спросил: «С ней точно все в порядке?»

А всего-то и нужно было сделать укольчик – через десять минут меня уже отпустило. Но ждать пришлось три часа. Ненавижу эти ситуации, когда с лихвой хватает лишь бессильной злости на то, что не можешь изменить.

8 июня

Я не знаю, что делать со своим лечением.

1. В этот раз в больнице находиться невыносимо. Не знаю, с чем это связано, но каждый день я вою от скуки (хотя есть книги, фильмы и неоконченные курсы) и сплю столько, сколько могу, лишь бы день здесь закончился быстрее. Каждое утро встречаю с разочарованием.

2. Мне подбирали терапию три профессора. Я знаю эти препараты, у меня с ними все в целом хорошо, но дозировки сейчас слишком малы, чтобы что-то изменить.

3. Я бы хотела попробовать физиопроцедуры, магнитную терапию, токовую (несмотря на то, что высок риск частичной потери памяти), но мне больше не предлагают эти методы. Хотя они более эффективны и как раз показаны при тяжелых депрессиях.