Там никого не было.

Я разочарованно вздохнула, взяла из корзины стопку влажного белья и начала вешать его на веревку. Сражаясь с непослушной пижамной парой, я вдруг почувствовала у себя за спиной чье-то присутствие. И тут же чья-то рука прикрыла мне рот, и тихий голос шепнул прямо в ухо:

— Тсс.

Когда я обернулась, мой загадочный посетитель уже вынырнул из-за развешенного белья, и я узнала его. Это был похожий на преданного пса парень по имени Хенрик.

* * *

— Наконец я тебя отыскал! — сказал Хенрик, раздвигая висевшие перед ним носки и кальсоны. Он был выше и шире, чем я помнила, но так же дружелюбен до невозможности.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я. — И зачем сломал мою швейную машину?

— Это вся благодарность, которую я заслужил?

— Я тогда шила платье, и мне пришлось заканчивать его вручную, вредитель.

— Ладно, запомню, как трепетно ты относишься к своему шитью, — рассмеялся Хенрик. — Слушай, ты что, совсем не рада меня видеть? Может, тебе и мои подарки не понравились?

— Так это был ты?

— А ты на кого подумала?

— Не знаю…

Не знаю. Карла? Садовник? Фея-крестная?

— Пожалуйста, — ехидно сказал Хенрик.

— Что? А, спасибо большое. Огромное спасибо.

— Эй, а что с твоей рукой? Тебя из-за этого больше нет в швейной мастерской?

— В общем, да.

Честно скажу, я не знала, как мне вести себя с Хенриком. Он был совершенно не таким, как зубрилы из школы, но и на хулиганов, которых я иногда встречала на улице, возвращаясь домой, тоже не походил.

— Кто ты? — спросила я.

— Хенрик. Я же тебе говорил.

— Имя твое мне известно, но, кроме него, я о тебе ничего не знаю.

— А, ты хочешь, вероятно, чтобы я пришел к вам домой и попросил у твоего отца разрешения встречаться с тобой? Ну, дай подумать, что бы я ему сказал?..

— Ничего. Я вообще не знаю, кем был мой отец.

— Извини, Элла, — перестал строить из себя клоуна Хенрик. — Я не знал, не хотел…

— Расскажи мне лучше про себя. — Я на всякий случай нырнула под большую шерстяную нижнюю рубашку, чтобы прикрыться от моросящего дождика.

— Хорошо, краткая биография. В прошлом году я окончил школу. Устроился на работу механиком в гараж, жил понемногу. Потом началась война. Поскольку мы с тобой одного рода-племени, — он постучал пальцем по желтой звезде на своей полосатой куртке, — очень скоро оказался в списке и попал сюда. Но все у меня здесь сложилось не так плохо. Совсем неплохо. Я капо, я имею доступ в самые разные блоки лагеря. Могу передавать новости и сообщения…

— И колбасу для незнакомок…

— Не только колбасу. И ты, между прочим, не незнакомка. Мы же друзья, нет?

Я подумала о красном сердечке на той глянцевой открытке с птичками и не знала, что сказать.

Мы тем временем дошли до конца бельевой веревки, и перед нами открылся вид на пустые, чернеющие по ту сторону колючей проволоки, поля.

Я чувствовала присутствие Хенрика, он стоял у меня за спиной, прикрывая собой от холодного ветра. Это было приятно.

— Даже в такой хмурый день на свободе хорошо, правда? — тихо сказал он.

— Да, если можешь забыть о сторожевых вышках, минном поле, собаках и колючей проволоке в три ряда.

— Верно, — тихо сказал Хенрик, а затем, еще тише: — А что, если сможешь?

— Что смогу?

— Забыть колючку. Заграждения. Что, если ты сможешь стать свободной?

— Ты хочешь сказать?..

— Побег, моя милая модельерша. Побег!

В ту первую нашу встречу Хенрик сказал не так уж много, лишь раздразнил мое воображение. Он указал на покидающий Биркенау поезд, который медленно набирал скорость, удаляясь во внешний мир.

— Поезда приходят сюда полными, но и назад пустыми не отправляются, — заметил он.

— Людей увозят отсюда?

— Не людей… другое. Увозят вещи, отобранные у новеньких. Загружают тысячи ящиков и тюков награбленного добра.

— Вещи из универмага? — У меня в голове сразу же мелькнула картинка: горы очков, обуви и чемоданов до самого потолка склада. «Пещера сокровищ».

— Верно. У меня есть друзья из так называемой «рабочей команды белых кепок» — это заключенные, которые дезинфицируют и упаковывают вещи для отправки. Можно попробовать организовать побег через них…

Побег! Свобода! Дом!

В ту ночь я спряталась под тощим одеялом вдвоем с Розой. Дрожа от волнения, я рассказала ей про Хенрика, хотя про то, что он предложил мне бежать, говорить не стала.

Не знаю, почему промолчала. Может, эта мысль была сокровенной, чтобы ею делиться. А может быть, слишком опасной. Так что чем меньше людей будут о ней знать, тем лучше, верно? Если Землеройка что-нибудь пронюхает — будет знать весь лагерь. Я решила, что лучше ничего не говорить Розе о побеге.

Роза сказала, что это было очень благородно со стороны Хенрика — поделиться с нами едой. Потом она в очередной — уже тысячный раз за этот вечер — чихнула и полезла в свой рукав за тряпкой, которая служила ей носовым платком.

— Я знаю историю про носовой платок, который превращал сопли в рыбок, — сказала она. Голос, который вылетал из ее воспаленного, разодранного кашлем горла, звучал прерывисто и скрипуче, словно его терли как твердый сыр на терке.

— Лучше в золото, — предложила я. — Мы на него откроем после войны свой модный салон.

— Думаю, это могут быть золотые рыбки. Кстати, Элла, хочешь послушать о том, что случилось однажды зимой во время эпидемии гриппа, когда все пруды с рыбками замерзли?..

И она начала придумывать новую историю, уходя в свою сказочную страну. Для Розы это был своего рода способ сбежать на свободу.

Кашель, насморк, чихание — Роза была очень сильно простужена, и, чтобы понять это, совершенно не нужно быть врачом. Простуда — это всегда плохо, но хуже всего был кашель, который мучил Розу и то, что ее все время знобило, даже когда она сама была горячей, как печка. Здесь мы все так голодали, что любая болезнь могла быстро стать смертельной.

Ни лекарств, ни врачей в Биркенау не было. То есть врачи были, но они боролись не за жизнь своих пациентов, а совсем наоборот.

Я пошла в моечный цех, нашла Медведицу и попросила ее найти нам с Розой какую-нибудь работу под крышей, чтобы не быть на ветру и под дождем. Если все оставить, как есть, мы не переживем зиму.

И без того маленькие глазки Медведицы сделались еще меньше — очевидно, она размышляла над моими словами.

— Что, боитесь растаять, как сахарные? — высунулась Гиена, словно не замечая воды, которая струйками стекала у меня по лицу с промокшей насквозь головной повязки.