и голос у него сорвался, — что ж, это очень хорошо, я очень рад.

— Ага, — сказал Комин, — только это будет не скоро. Мне придется подождать, пока у нас еще кто-нибудь не подрастет, чтобы помогать по хозяйству. Да и дом не скоро строится. Я смогу им заниматься только в свободное время. Может, мы начнем с этой зимы или, уж во всяком случае, с будущей. Ведь надо построить дом, крышу навести, обстановку сделать. Нам надо еще работать и работать, потому что, Мико, не так-то просто жениться в Коннемаре.

— Да, но зато потом вам хорошо будет, — сказал Мико.

— Мы пока молчим, — сказала Мэйв. — Никто еще об этом не знает. А то скажут, пожалуй, что мы слишком молоды. Знаешь, здесь ведь никто раньше тридцати-сорока не женится. А мы не согласны, и мы не хотим уходить из Коннемары, как некоторые, только потому, что мы молоды и бедны. Мы построим свой домик и поженимся, и у Комина будет своя лодка. Лодку ему тоже придется самому строить, и мы получим от его отца и от моего отца по клочку земли и сможем сажать картошку. Да, Комин еще станет рыбу ловить, так что голодать мы не будем.

— Ага, — сказал Комин и взял ее за руку.

— Мы сказали тебе, Мико, чтобы ты, когда будешь думать о нас, всегда бы мог представлять себе это место и наш домик. Он будет камень по камню расти. А когда мы поженимся, мы пришлем тебе весточку, так что, если ты к тому времени нас не забудешь, ты сможешь закрыть глаза и представить себе, как Комин и Мэйв смотрят на море, стоя у себя на поле, и как они счастливы.

— Я всегда буду думать о вас, — сказал Мико очень тихо.

— Правда, хорошо? — спросила она, трогая его за рукав.

Мико стоял, отвернувшись к морю.

Он расстался с ними там, где ей надо было сворачивать к себе, за церковью направо. Мико стоял и смотрел им вслед. Они долго шли до поворота дороги. Очень долго. Они шли, тесно прижавшись друг к другу. «Комин такой славный, — уговаривал себя Мико. — Уж если кто-то должен на ней жениться, пусть это будет лучше Комин. Комин очень хороший парень, он ее никогда не обидит. Ведь мне же, в конце концов, только пятнадцать», — говорил он себе, сворачивая домой и глубже засовывая руки в карманы. Он еще долго убеждал себя, но вся прелесть ночи тем не менее для него исчезла.

Прочь из Коннемары!

Дядя Джеймс дожидался его. Он сидел у очага на табуретке, на его красном носу красовались стальные очки, казавшиеся совершенно неуместными. Он читал «Коннот трибюн», придерживая пальцем раздел под заголовком «Новости Коннемары».

— А, вернулся, Мико? — сказал он.

— Да, дядя Джеймс, — ответил Мико, садясь на табуретку напротив него.

— Если хочешь чаю, то чайник кипит.

— Спасибо, я пил, — ответил Мико, — у Падара. И еще мы пескороев ели. Они очень вкусные.

— Сколько из-за этих самых пескороев несчастных дураков попадается на крючок, — сказал дядя Джеймс. — Я даже не знаю, есть ли на свете другой такой источник бедствий… Надеюсь, тебя не закрутила там какая-нибудь девка, Мико?

— Нет, — сказал Мико устало. — Нет, дядя Джеймс. Охота была девушкам возиться с такими, как я.

— Гм… — сказал дядя Джеймс. — Нам всем будет очень жалко, когда ты уедешь. И мне будет тебя недоставать.

Тогда Мико поднял голову и посмотрел на него. Добрый человек дядя Джеймс и шутник большой! И в море на байдарке с ним ходить было одно удовольствие. Чувствовалось, что он уверен в себе. И знает он много, почти столько же, сколько дед. Да, много еще что можно будет вспомнить потом о дяде Джеймсе.

— Мне у вас хорошо было, дядя Джеймс, — сказал он. — Я вас боялся до смерти, когда сюда ехал. Мне очень жаль от вас уезжать.

Он совсем непроизвольно подчеркнул слово «вас».

— Кто-нибудь тебе что-нибудь наговорил там на отмели, Мико? — спросил дядя Джеймс.

— Вовсе нет, — смутился Мико. — Просто… Да, просто я устал, вот и все.

— А… — сказал дядя Джеймс. — Ну пошли спать, Мико, поспишь — забудешь про это дело. Во сне почти все забывается, даже осенние пескорои. Иди-ка ты спать, мальчик.

— Хорошо, — сказал Мико и пошел.

Легко переспать любое обстоятельство, если можешь уснуть, но Мико не спал, почти не спал. Он без конца ворочался в постели, и дядя Джеймс слышал, как он ворочается, и беспокоился за него. Но, будучи философом, он думал, что понимает, в чем дело.

— Вот окаянные, — бормотал он в подушку, — даже ребенка не могут в покое оставить.

А луна тем временем ушла далеко, сделалась маленькой, а потом вдруг выросла и пропала, и Мико от всей души захотелось быть сейчас дома. А Мэйв сонно поеживалась в объятиях Комина, и уютно им было в зарослях вереска на горе, над самым озером, где они сидели, встречая рассвет.

Глава 8

— Вся беда в том, — сказал Питер, ударяя кулаком по земле, — что мы — представители потерянного поколения.

— Из чего ты это заключил? — спросила Джо.

— Сейчас я тебе объясню, — сказал Питер, приподнимаясь, чтобы удобнее было бить себя кулаком по колену.

Дело происходило на островке на Корриб-Лох. Вокруг стояла тишина. Островок был маленький. Все трое разлеглись на зеленой лужайке. Совсем рядом плескалась вода. Гребная лодка, подтянутая к берегу, тихонько покачивалась от ударов волн, набегавших с противоположной стороны озера. Они были совершенно одни, если не считать морских ласточек, которые нет-нет нырнут и спрячутся, да одинокого баклана, стоявшего на скале далеко-далеко, похожего на безобразного черного часового. Джо лежала посередине. Она закинула руки за голову. Тонкое летнее платье облегало плоский живот и упругую грудь двадцатилетней девушки, и Питер поймал себя на том, что испытывает смутную тревогу от ее близости. Волосы у нее по-прежнему были коротко острижены, но она возмужала. Лицо у нее было привлекательное, хоть хорошенькой назвать ее было нельзя. Для этого нос у нее был, пожалуй, слишком длинен и подбородок слишком